Какое отношение эти красивые декларации имели к реальной жизни прежде всего русского народа? Малое. И я думаю, не случайно Николай Данилевский при всем своем несомненно исследовательском таланте, энциклопедической образованности так поразительно мало говорил о той русскости и славянскости, которая уже была в его время. Его историофилософия, учение об органике человеческих цивилизаций несомненно оказало влияние на развитие европейской общественной мысли. Но все, что он писал о русском национальном характере и якобы особой, самобытной русской цивилизации, имело мало общего с тем русским человеком, который творил свою национальную историю и который был известен самому Николаю Данилевскому. Славянофильский миф о народе-богоносце, устремленном всей своей душой к царству благости, был разрушен до основания русскими революциями XX века. Ни в чем так не проявилась исходная мечтательность и научная несостоятельность учения Николая Данилевского об особой русской цивилизации как в его утверждении, что, к примеру, русские по природе лишены какой-либо революционности, имеют привычку решать исторические задачи без насилия, проводят свои реформы только при общем согласии всех сословий, только опираясь на добродетель, «нравственное, высокое»
[318]
Кстати, еще при жизни Николая Данилевского в 70-е годы русского XIX века было достаточно фактов, свидетельствующих о том, что реальный русский человек и реальная русская история не имеют ничего общего с той картиной русскости, которую рисует Николай Данилевский в своей книге. К примеру, его современник, народник Н. К. Михайловский, отдавая дань личности Николая Данилевского, писал, что он видит в чужом глазу соломину, а в своем не видит и бревна. Например, в европейской истории упоминается торговля неграми, а в российской замалчивается торговля крепостными крестьянами. В Европе автор отмечает такие жестокости, как расстрелы картечью рабочих – участников восстания во французском Лионе…, но в российской он умалчивает о Стеньке Разине и пугачевщине.
[319]
Наверное только улыбку может вызвать славянофильство или русофильство Николая Данилевского, который наделяет русского человека чертами богочеловека, коллективиста, лишенного и корысти, и эгоизма, и личного интереса, не «знающего борьбы и соперничества», отдавшего себя всецело во власть нравственного чувства и радующегося победе «только тогда, когда (она – А. Ц.) добыта общими дружными усилиями».
[320]
Вся эта концепция особой русской, у Данилевского – «славянской», цивилизации действительно соткана, по крайней мере, как она представлена в его книге «Россия и Европа», из кричащих противоречий, и прежде всего противоречии между самим учением о русской, славянской особости, и реалиями русской жизни, которые здесь же, в книге, живописует автор. Русская жизнь, о которой изредка вспоминает Николай Данилевский, во всем, во всех смыслах противоречит его же идеалу русскости. Там, где Николай Данилевский пытается описать черты русского национального характера, якобы принципиально отличающие русскость от западничества, он живописует благостную картину русского социального мира и особой русской солидарности сословий, противоположной западному партийному, классовому сознанию. Отсюда и его убеждение, что идея партии и стоящая за ней артикуляция своих особых групповых интересов вообще противоречит русскому национальному сознанию. Но как только Николай Данилевский начинает описывать реальную, современную ему Россию, то обнаруживается не только непреодолимый раскол между народной Россией, которая одета во все мужицкое, и Россией господ и бар, одетую во все чужеземное, но и враждебность первой России ко второй. Даже для свободных поморов, «которые по своей развитости далеко превосходят массу нашего крестьянства, все зло, в частности, эпидемия холеры, от «господ, которых подкупили немцы»
[321]
Кстати, в этом рассуждении и глубинное противоречие между ценностями учения Николая Данилевского и его собственными ценностями, его представлениями о добре и зле. Оказывается, что свобода как «западная» ценность для Данилевского, которую он дискриминирует в своем учении, на самом деле является благом, ибо она делает русских свободных поморов выше и умнее, чем обычную массу русских крепостных крестьян. Но главное здесь в его признании, что на самом деле в жизни никакой солидарности нет. Кстати, один из первых критиков книги Н. Данилевского, его современник, экономист и публицист В. П. Безобразов, также обращал внимание: сам Н. Данилевский сознается, что на самом деле Россия развивает «те же самые начала, как и Западная Европа». В этой связи Безобразов ссылается на положительную оценку Н. Данилевским отмены крепостного права и на судебные реформы.
[322]
Главное в признании, что Россия, которая есть, Россия, где, по словам того же Николая Данилевского, народ ненавидит господ, не имела никакого отношения к той особой русской цивилизации, о которой он мечтал.
С одной стороны, согласно учению об особой русской цивилизации, для русского частный интерес и собственность носит второстепенный характер. Но, с другой стороны, как только Николай Данилевский переходит к сопоставлению экономики современного ему Запада с организацией крестьянского труда в России, то он вдруг неожиданно обнаруживает наше российское преимущество именно в том, что мы в силу особенностей общины сохранили крестьянину истинное право на землю, на индивидуальный семейный труд. Теория Данилевского гласит: русскость как «славянская самобытность», состоит в нашей слабости растворять личное в общем, в братском. Но на самом деле, одновременно говорит Данилевский, главная радость русского крестьянина состоит в том, что у него есть свой, отдельный надел земли, где он может для себя отдельно работать и сам владеть результатами своего труда.
С одной стороны, Николай Данилевский настаивает на том, что мы не должны смотреть на Россию «с чужого источника», смотреть, исходя из европейских понятий и ценностей. Но, с другой стороны, все то положительное, что есть в России и в русском национальном характере, он описывает, исходя именно из традиционных европейских ценностей. Оказывается, индивидуальный семейный труд на земле, стоящий за ним личный интерес уже есть благо, ибо всего этого лишен «западно-европейский рабочий».
Впрочем, надо быть справедливым к Николаю Данилевскому. Как я уже отмечал, он ни разу не говорит о склонности русского человека к коллективному труду. На самом деле отождествление русской крестьянской общины с советским колхозом – это просто игра слов, тривиальное шулерство, рассчитанное на людей, не имеющих элементарных представлений о русской общине. Поэтому я и вынужден был рассказать, чем на самом деле была русская община и какие идеалы за ней стояли.
