Кстати, нынешние трубадуры красного дела и красной русскости не знают, что многие представители дореволюционной интеллигенции согласились работать на большевиков не потому, что поверили в идею, а потому, что не хотели, не могли покинуть Родину. Никто так пронзительно не живописал драму российской творческой интеллигенции, оказавшейся узником большевистской совдепии, как Владислав Ходасевич в своем «Некрополе».
Я не настаиваю на том, что предложенное мной объяснение природы нынешнего увлечения Сталиным как историческим деятелем является исчерпывающим, тем более – непреложной истиной. Для меня в данном исследовании было прежде всего важно обратить внимание на то, что нынешнее увлечение идеей особой русской цивилизации идет рука об руку с ростом сталиномании, служит консервации духовного наследства советской идеологии и прежде всего консервации классовой морали, традиционного для России пренебрежения к человеческой жизни. Нынешние изоляционистские антизападные настроения, основанные на недооценке идеалов гуманизма, ценности человеческой жизни, на самом деле тесно связаны с жаждой реабилитации Сталина.
Я настаиваю только на том, что нельзя ничего понять в душе, в сознании сегодняшнего народа российского, обходя стороной саму готовность его значительной части простить Сталину все его репрессии, все его ошибочные начинания – только потому, что при нем в стране был порядок и при нем страну «уважали и боялись». Кстати, я всегда поражался, почему все эти люди, равнодушно и отстраненно взирающие на муки и страдания жертв бесконечных, организованных на седьмой части земной суши «бутовских полигонов», не задумываются о будущем своей страны, о безопасности своих потомков. Ведь вы, говорящие, что нет преступлений, нет мук и страданий, а есть только «великие» свершения сталинской эпохи, Вы, все прощающие Сталину и его соратникам, искушаете безнаказанностью будущих правителей России. Вы говорите им, что на самом деле нет ничего страшного в самых жестоких репрессиях, что и вам наш добрый народ простит все ваши возможные злодеяния, лишь бы вы сумели сохранить державу.
Конечно, сам тот факт, что сейчас в сознании россиян возросла ценность государства и государственничества, говорит: с пораженческими настроениями начала 90-х покончено. Искренняя радость новой, молодой России по поводу присоединения Крыма к России говорит о том же самом. Правда, лично у меня нет уверенности, что проснувшийся в мартовские дни 2014 года российский патриотизм несет в себе готовность к неизбежным жертвам ради новой жизни в новой России, ведет к возрождению жертвенности, которая все же отличала русского человека в критические минуты нашей истории.
Но настораживает то, что в сознании многих россиян ценность человеческой жизни и ценность национального государства как противостояли друг другу, так и противостоят, что нынешнее поколение россиян равнодушно к той страшной цене, которую заплатили их предки, которую заплатила Россия за победы и исторические свершения Сталина. И в этом тоже проявляется упомянутый выше эгоизм нынешнего благополучного поколения: ведь платили своей жизнью и своим счастьем за «штурмовое продвижение к вершинам социализма» не они, а другие. Настораживает тот факт, что снова в России возрождаются попытки вывести национальную историю за рамки морали, за рамки европейского гуманизма. У нас как бы христианская любовь к ближнему сталкивается лоб в лоб с любовью к государству. И в результате остается: «Власть на то и власть, что ей все позволено». У нас в России, в стране, которая называет себя православной, забыты и могилы жертв «раскулачивания», и могилы жертв голода 1932–1933 годов, который свирепствовал не только на территории нынешней Украины, но практически во всех регионах бывшего СССР. У нас в стране, где более 18 миллионов людей прошли через Гулаг, нет музея, посвященного памяти его жертв.
Согласитесь, что все эти модные ныне «концепции», все эти рассуждения о несовместимости «патриотизма» и «правды», о несовместимости духовного здоровья молодой личности с правдой, противоречат духу и букве российской, в основе своей православной культуры. Даже Ленин со своим марксистским «нравственно все, что служит делу победы коммунизма» ближе к традициям российской культуры, чем сторонники «рационального» или «функционального» подхода к великому террору 30-х. Ленин ищет свою особую коммунистическую нравственность. А некоторые историки сегодня растворяют нравственность в функциональном подходе к преступлениям. Вот такая ситуация. С одной стороны, возрождение обрядовой православности, все крестят детей, все венчаются и ходят с крестами, а, с другой стороны, эти же люди, называющие себя православными, молятся на садиста на троне Сталина как на икону. И самое страшное, о чем я говорил выше, среди нового поколения русского православного духовенства не так уж редки поклонники сталинской расправы с «врагами народа».
Есть основание говорить, что в основе сталиномании, как и в основе необольшевизма в целом, лежит и элементарная леность ума, дефицит здравого смысла, скептицизма, чувства возможного, соединенного с дефицитом национального чувства. Наверное у многих, кто поклоняется сегодня Сталину, нет чувства личной моральной ответственности за свой политический выбор, нет сознания того, как согласуется с моралью равнодушие к преступлениям этого государственного деятеля.
Многое в истории русского XX века происходило и произошло по знаменитой формуле «Хотели как лучше, а получилось как всегда», получилось вселенское зло. Русский максимализм, желание одним махом, сразу решить все проблемы, вера в абсолют, в возможность создания совершенного общества, рая на земле, не знающего никаких противоречий, помноженное на славянское прекраснодушие, легковерие и неумение ценить ни свою, ни человеческую жизнь, как раз и дали в итоге нам ужасы и преступления ленинско-сталинской системы. На руку большевикам была и способность русского народа к переворачиванию своей души наизнанку, когда кротость и смирение легко переходит в свирепость и разъяренность, в ничем не ограниченную жестокость. Русское идеологизированное, нерасчлененное, левое, линейное интеллигентское сознание, не привыкшее к самостоятельной работе, к самостоятельному поиску истины, питающее отвращение к капитализму и к буржуазии, испытывающее подозрительное отношение к культуре и культурной элите, его исключительная «потусторонность», оторванность от технологии создания предпосылок жизни были благодатной почвой для усвоения столь же линейного и столь же упрощенного учения Карла Маркса о революционной диктатуре пролетариата. Марксистский, гегелевский фатализм лег на российский фатализм, все «действительное разумно» соединилось с русским «все от бога», древнеиудейский мессианизм и эсхатологические настроения Маркса соединились с мессианизмом российской интеллигенции и ее ожиданием крушения власти самодержавия. Марксистское обожествление пролетариата легло на русское интеллигентское поклонение трудящимся классам как носителям добродетели и морального совершенства.
§ 7. Сталиномания и традиционное российское жестокосердие
Работая над книгой, перечитывая различного рода размышления о русской революции, о причинах победы большевиков, я все время натыкался на упоминание о нашей якобы традиционной русской жестокости. Честно говоря, когда я многие годы изучал тексты Маркса, Ленина, Плеханова (в студенческие годы я любил читать послереволюционные издания книг Карла Каутского), когда вроде погружался, по крайней мере, умом в логику революционного марксизма, сама проблема жестокости для меня не стояла. Казалось бы, революция как насилие не может не сопровождаться жестокостью. Казалось бы, что во имя справедливости можно решиться на жестокость. Почему-то при чтении классических марксистских текстов очевидная моральная проблема, связанная с насилием пролетариев над непролетариями, не возникает. Но в антимарксистских текстах, напротив, все человеческое, что связано с революцией, а именно жестокость, ненависть, агрессия, выходит на первый план, является предметом осуждения. И, несомненно, Игорь Шафаревич в своем исследовании природы коммунизма был прав, когда утверждал, что движущей силой социализма является страсть к самоуничтожению, пафос гибели и «безудержного разрушения… И как один умрем в борьбе за это».
[365]
