На мой взгляд, существенный недостаток данного подхода к анализу истоков неосталинизма состоит в том, что он, во-первых, игнорирует решающее обстоятельство, выводит Сталина за рамки советской истории, за рамки тех специфических задач, которые решал Сталин как руководитель страны. Ведь Сталин был не просто очередной грозный русский царь, он был наследником Ленина, был коммунистом, воплощал в жизнь идеалы Октября. И самое главное. Неосталинисты не просто поклоняются вождю народов. Любовь, поклонение Сталину у них напрямую связано с верой в изначальные преимущества созданного им социалистического строя, с верой в «идеалы социализма». И совсем не случайно неосталинизм в новой России связан напрямую с разочарованием в построенном нами заново капитализме. Все это говорит о том, что невозможна (даже если кому-то и нужна) какая-либо осознанная политика гуманизации постсоветского общественного сознания без анализа всех причин сталиномании, без понимания того, в каком смысле поклонение жестокости власти связано с особенностями национального характера, а в каком – с советским, коммунистическим наследством. Что в нынешних неосталинистских настроениях от поклонения Сталину как крепкому хозяину – от традиционалистского мышления, более точно – от особенностей русского национального мышления, а что – от сохранившейся у постсоветского человека веры в идеалы коммунизма, в изначальное преимущество социализма? Очень часто при анализе истоков неосталинизма вне внимания остался тот основополагающий факт, что среди поклонников Сталина преобладают члены КПРФ, те, кто на демонстрациях несет рядом с портретом Сталина портрет Ленина, а иногда и Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Политический образ современной России, нарисованный в статье Игоря Яковенко, игнорирует тот факт, что, как правило, ярые сталинисты, составляющие ядро КПРФ, как раз в отношении к власти находятся в стане «высоколобых», ибо никогда не голосуют за Путина.
На самом деле мы сегодня имеем дело не просто с «простым человеком», носителем традиционного русского крестьянского, патриархального сознания, а с результатом, как говорит сам Игорь Яковенко, сорокалетнего «самоуничтожения, в которое были погружены десятки миллионов людей (1917–1953)». И как только вы начнете учитывать советское происхождение современного «простого» русского человека, вам придется выяснить, что в нынешнем народном возвеличивании Сталина идет от комплексов советского человека, а что – от особенностей русского национального самосознания. Если бы Игорь Яковенко изучал, учитывал реальную психологию русского традиционного крестьянина, как она представлена, описана в российской классике, в классической русской общественной мысли, то он бы увидел, что на самом деле российскому крестьянину, о чем было сказано выше, никогда не были присущи имперские настроения, чувство гордости за обширные территории своей страны, за российскую сверхдержавность. Простой русский человек всегда был лишь человеческим материалом для строительства империи русских царей. Азбучной истиной является тот факт, на который я уже обращал внимание: в русском национальном характере анархизма было столько же, сколько и государственнических чувств. Азбучной истиной является тот факт, что большевики победили именно потому, что у русского человека начала XX века ничего не осталось от того, что в XIX веке связывалось с русским национальным характером, – ни веры в царя, ни устойчивых религиозных чувств, ни национального, ни тем более имперского сознания.
Уже советская гордость за обширные территории страны, за все, что было создано Сталиным, за то, что «русский стал старшим братом» для народов Азии и Африки, за то, что в результате итогов Второй мировой войны страны Восточной Европы вместе с СССР образовали единый социалистический лагерь, скорее всего носила компенсаторный характер, ибо ничего, кроме этих побед и достижений, простой русский человек за годы сталинской эпохи не получил. Да и тут с пресловутой имперскостью уже советского национального характера надо быть осторожнее. Если бы Игоря Яковенко интересовала истина, а не политическая злоба дня, то он принял бы во внимание тот факт, что на самом деле уже на выходе из советской истории не было никаких массовых эмоциональных привязанностей ни к итогам Второй мировой войны, ни к итогам российской тысячелетней истории. Именно «простой русский человек», ведомый нашей «высоколобой» демократической интеллигенцией, теми, кто считал, что «Центр – это дырка от бублика», поддержав идею суверенитета РСФСР, стал инициатором разрушения складывавшейся веками Российской империи. И, как известно, «простой русский человек» принял активное участие в разрушении империи в силу соображений отнюдь не идейных, а сугубо шкурных, в силу желания избавиться от лишних ртов и самому наслаждаться несметными сырьевыми резервами Сибири.
Игорь Яковенко почему-то не учитывает, что деморализации населения способствовала и насильственная дехристианизация населения, которая проводилась советской властью на протяжении семидесяти лет и тоже способствовала утрате русским человеком отвращения к насилию, способности сопереживать мукам и страданиям своих соотечественников. Отсюда и забвение того, что весь большевизм вырос из атеистического «бога нет, а потому все позволено, а потому нет преступления». Отсюда и забвение того факта, доказательству которого я посвятил значительную часть книги: впустить в свою душу учение о классовой борьбе, оправдывающее революционное насилие, в том числе и «революционный терроризм», мог только народ, лишенный развитого национального сознания. И отсюда самое главное, забвение того, что все преступления Сталина вплетены в процесс социалистического строительства, связаны с попыткой воплощения в жизнь ленинского красного проекта.
Не следует забывать, что уже в сборнике «Иного не дано» (1998 г.) было опубликовано упомянутое мной выше интервью Михаила Гефтера об истоках сталинизма, где было честно сказано, что любой верящий в научность марксизма, в то, что существуют закономерности истории (Гефтер говорит – «толчки истории»), в то, что ленинский Октябрь «сдвинул мировую ось», вынужден выработать в себе философское отношение к репрессиям Сталина. Михаил Гефтер еще в годы перестройки увидел, что сохранение веры во всемирно-историческое значение ленинского Октября, открывшего так называемую «эру перехода от капитализма к коммунизму», неизбежно рождает необходимость рационального подхода с иррационализму сталинского террора. Все дело в том, объясняет Михаил Гефтер, что истоки сталинизма, в том числе и истоки его репрессий, находятся в «громаде военного коммунизма», что на самом деле сталинизм с его репрессиями есть продолжение логики, философии гражданской войны, есть прямое продолжение, продиктованное логикой строительства социализма «военно-коммунистического действия», то есть сталинизм есть практика «возобновления этой (военно-коммунистической) части ленинского наследства».
[376]
Все дело в том, объяснял Михаил Гефтер за четверть века до наших времен расцвета сталиномании, что Ленин после своей смерти оставил кричащую дилемму: или продолжать НЭП, ведущий в конце концов, ежечасно и ежедневно к реставрации капитализма, к гибели Октября, или возвращение к «громаде военного коммунизма», «чтобы начаться сызнова». Дело, подчеркивает Михаил Гефтер, не в «генах» подпольного бытия Сталина, а в постепенном нарастании из года в год «неизбежности Сталина», неизбежности по мере желания сохранить державу, которая сохранит Октябрь, покончит с капитализмом на земле. И самое главное, говорил Михаил Гефтер, если вы остаетесь советскими людьми, то есть «теми самыми людьми, отсчет существования которых идет от памятной даты 1917 года (если для вас, как любили говорить авторы «Советской России», «родиной является Октябрь». – АЦ.), если вы продолжаете гордиться тем, что за большевиками стоит «революция, которая перевернула жизнь в России», то вы вынуждены выбрать философское, рациональное отношение к «иррациональной» крови репрессий Сталина, то есть отказаться от морального подхода к сталинской, советской системе. И опять очевидно, что неосталинисты призывают сегодня на помощь учение об особой русской цивилизации (в версии патриарха Кирилла об особой всечеловеческой миссии России) только для того, чтобы усилить это снисходительно-философское отношение к преступлениям большевизма. Как я уже говорил, назвав советский коммунизм выражением русского культурного кода, связав русскость с советским строем, мы закрываем себе дорогу к осуждению преступлений советской эпохи плотиной русского патриотизма.
