Нам не хватает до сих пор осознания очевидного: люди, присвоившие себе право решать за нас, что есть добро и зло, – преступники. Люди, обрекавшие сознательно на смерть миллионы своих соотечественников, достойны только осуждения. Несмотря на весь трагический русский XX век, мы не можем увидеть очевидного: несмотря на все свои несомненные достижения, советская модель оказалась тупиковой, народы, которые пошли за нами по пути социализма – Северная Корея, Куба – обрекли себя на бессмысленные лишения, путь советского социализма всегда был дорогой к подавлению свобод личности, к тоталитаризму, к голоду, тотальной нищете. Уходят народы от советской модели социализма по-разному, одни, как китайцы, вьетнамцы – более умно, прагматично, мы уходили по-русски, через колено, но все равно, все рано или поздно уходят с дороги, открытой Октябрем, все осознают изначальную утопичность марксистского учения об истории.
И поэтому нет проблемы осуждения Сталина, Ленина и преступлений большевизма, сталинизма как самостоятельной проблемы. Те, кто добивается осуждения Сталина, избегая при этом анализа анатомии преступлений большевизма в целом, просто лукавят. Для того, чтобы восстановить моральное отношение к российской истории и к ее деятелям, надо, в конце концов, согласиться, что существуют абсолютные, обязательные для всех моральные ценности, восстановить обязательный характер моральных заповедей христианства, так называемую «общечеловеческую мораль», надо восстановить в сознании людей самоценность каждой человеческой личности, ее жизни. И здесь возникает самый главный вопрос, на который до сих пор нет ответа. Можно ли после практически ста лет переделки природы российского человека, после того, как мы создали людей, убежденных, как и Ленин, в том, что массовая гибель миллионов людей во время голода может быть фактором прогресса, восстановить у них, у их потомков моральное чувство, отвращение к насилию, способность сопереживать страданиям тех, кто жил до них?
§ 10. Нельзя не быть сталинистом, будучи ленинцем
И как только при оценке нынешних российских идеологем вы начнете учитывать стоящую за ними философию, то в главном, в убеждении что «великая цель» или «красивый идеал коммунизма» оправдывает все возможные средства их достижения, в вере в то, что ленинский Октябрь сыграл не просто роль в развитии России, но и позитивную роль, обнаружите, что на самом деле нынешние враги в политике (речь о либералах-западниках и красных патриотах) являются братьями по духу, по своему большевистскому происхождению. В том-то и дело, что и модернисты-западники, и патриоты-традиционалисты в главном являются «красными», ибо они убеждены: нравственно, как говорил Ленин, все, что служит делу коммунистического строительства. В России уже в 20-е не существовало носителей белой, реставрационной идеологии. В России с начала 20-х, на что обращает внимание в упомянутой выше книге Геннадий Зюганов, идет борьба между большевиками-интернационалистами и большевиками-националистами. В 20-е действительно власть находилась в руках тех, кого Зюганов называет «радикально-космополитическим крылом» большевистской партии, которое пыталось соблазнить народ идеей «мировой революции». Но в 30-е годы вместе со Сталиным власть перешла к большевикам-националистам. Кстати, в августе 1991 года большевики-националисты уступили власть большевикам-интернационалистам, большевикам-западникам. Но с приходом Путина к власти, несмотря на его «белую» оценку советского периода, началась ускоренная реставрация в массовом сознании национал-большевизма или «красного патриотизма». Как я попытался показать выше, на самом деле превращение учения об особой русской «солидарной» цивилизации в государственную идеологию означает полную и окончательную победу национал-большевиков над большевиками-интернационалистами. И не надо быть пророком, чтобы понимать, что реанимированная во время событий в Украине традиционная мобилизационная идеология только закрепляет окончательно победу национал-большевизма, облачившегося в православные одежды. Отсюда и переоценка роли Сталина как государственника и легальное, окончательное соединение красной идеи с русской идеей, с учением о русской цивилизации.
Они – либералы-западники и красные патриоты, – конечно, расходятся в оценке Сталина и сталинской эпохи. Либералы-модернизаторы, как писал в анализируемой выше статье Игорь Яковенко, видят в Сталине прежде всего тирана, душителя свободы. Патриоты-традиционалисты видят в нем прежде всего спасителя традиции российского великодержавия. Но и первые и вторые полагают, что Октябрь сыграл позитивную роль в истории России, и самое главное, что стоящие за Октябрем идеалы обладают несомненной исходной исторической и моральной ценностью. И потому я действительно не вижу качественных мировоззренческих различий, к примеру, между западником, одним из руководителей русскоязычной европейской еврейской общины Борисом Шпигелем и профессором, историком Филипповым, автором вызвавшей бурную дискуссию записки «О концепции курса истории России 1900–1995 гг.». С моральной точки зрения действительно нет различий между заявлением Бориса Шпигеля, что нельзя «поставить знак равенства между преступлениями нацизма и коммунистических режимов, в первую очередь сталинскими репрессиями… Есть зло тут, есть зло там, но нельзя сравнивать Гитлера со Сталиным. Нельзя сравнивать Гулаг с Освенцимом. Это разные идеологии и разные причины, почему люди туда попали»
[380] и утверждением авторов «концепции», что «террор» Сталина был террором особого рода, ибо он был поставлен на службу реализации социалистического идеала, «был поставлен на службу задачам индустриального развития». Конечно, в позиции Бориса Шпигеля есть нюансы, отличающие его подход к коммунистическому террору от подхода авторов «концепции» к сталинскому террору. Борис Шпигель отличает преступления коммунистических режимов от преступлений Гитлера еще и потому, что с его точки зрения нельзя ставить знак равенства между истреблением людей по классовым, идеологическим соображениям от истребления людей по этническим причинам. Согласно концепции Бориса Шпигеля классовый геноцид нельзя приравнивать к этническому. Согласно этой точке зрения, в первом случае мы имеем дело не с геноцидом, а просто с террором. Но, повторяю, в главном, в убеждении, что люди, погибшие от сталинских репрессий, являются всего лишь «жертвами», которые были неизбежны во имя воплощения в жизнь коммунистического проекта, позиции упомянутых выше авторов совпадают. И этот факт еще раз подтверждает исходный тезис моего анализа, согласно которому наша антикоммунистическая революция августа 1991 года была неполноценной в мировоззренческом отношении, ибо ее субъектами были шестидесятники-ленинцы, красные с головы до ног, ибо она была не столько антикоммунистической революцией, как в странах Восточной Европы, а антиаппаратной. Шестидесятники, например, Отто Лацис, как я обращал внимание выше, настаивали на «рационализации» ленинского красного террора, нынешние красные патриоты настаивают на рационализации сталинского террора. И никто из них не отказывается от главного, от марксистской точки зрения, будто только через революционное насилие возможен полноценный прогресс.
Кстати, сама по себе попытка рационализации террора сталинской эпохи, рационализации и насильственной сталинской коллективизации, и последующего голодомора, является еще одним подтверждением правоты Михаила Гефтера, который говорил, что марксистские убеждения, сама вера в то, что существуют так называемые «ритмы истории», в то, что ленинский Октябрь «сдвинул мировую ось» в верном направлении, побуждают выработать «рациональное» отношение к иррациональному пристрастию Сталина к рекам крови. И на самом деле, если быть последовательным в убеждении, что преступления во имя коммунистических идеалов – это всего лишь неизбежные жертвы исторического процесса, что «каждая революция влечет за собою огромные жертвы для класса, который ее производит»,
[381] то и надо согласиться с теми, кто настаивает на спокойном, прагматическом, даже «государственном» подходе к репрессиям сталинского периода. В том-то и дело, что нельзя быть сталинистом, не будучи ленинцем, но и нельзя, будучи ленинцем, не быть сталинистом.
