И при всем уважении к гражданскому подвигу Игоря Шафаревича, который в далеком 1974 году, живя в СССР, рискуя всем на свете, написал для самиздатовского сборника «Из-под глыб» свою статью «Социализм», разоблачающую античеловеческую природу этой идеи, для меня очевидно: он был не первый, и до него многие видели, что за идеалом коммунизма стоит призыв к смерти человека и человеческой истории.
[396]
Приведенный отрывок из так и не переизданной в России работы Б. Вышеславцева «Парадоксы коммунизма» как раз и свидетельствует о том, что на самом деле русская гуманитарная интеллигенция в лице своих наиболее одаренных, морально развитых представителей всегда ощущала смертоносность, изначальную преступность учения о коммунизме. Тем более это стало ясно после победы большевиков, после опыта советской коллективизации и индустриализации. Уже с Достоевского, с его «Бесов» было понятно, что атеизм ведет к оправданию преступления, что если Бога нет, то все позволено, что нет ничего опаснее, чем бесконечно далекий идеал, который ведет к разрушению того, что есть, к ненависти к тому человеку, который живет сейчас. Задолго до ленинского Октября тот же Бердяев доказывал, что идея коммунизма, его идея однообразия убивает все живое, все, на чем держится жизнь.
К сожалению, в советское время даже оппозиционная интеллигенция в силу своей советской образованщины, отсутствия доступа ко всему, что создали русские мыслители в изгнании, не знала о вкладе основателей русской религиозной философии начала XX века в разоблачение античеловеческой сущности идеала, который овладел умами русского человека в советской России. Только в последние годы перестройки, с конца 80-х начала возвращаться домой, в Россию русская общественная мысль, которая после революции вынуждена была развиваться за пределами страны. Рискну утверждать, что по богатству мысли, по своим открытиям в области теории революции русская общественная мысль 20-х – 40-х достигла небывалых высот. Хотя справедливости ради надо сказать, что в библиотеках МГУ, по крайней мере, когда я учился, в середине 60-х, в свободном доступе были практически все работы русских мыслителей, посвященные критике утопизма и исходного антигуманизма марксистского учения о коммунистическом идеале, в том числе и упомянутая выше работа Сергея Булгакова, и «Вехи», и знаменитая «Марксова теория социальной революции» Петра Струве.
До сих пор в России мало кто отдает себе отчет: существенный вклад российской общественной мысли и русской литературы в сокровищницу человеческой цивилизации как раз и состоит в том, что русские первыми увидели все губительные возможности назревающей попытки реализовать на практике учения о коммунизме.
Заслуга России в глазах человеческой цивилизации состоит не в том, что она открыла человечеству дорогу к коммунистическому будущему, а, напротив, в том, что она, как пророчески предвидел Петр Чаадаев, преподнесла человечеству урок, на своем опыте, на своих страданиях показала другим народам, чего нельзя делать ни при каких условиях. Для европейца, исповедующего гуманистические, демократические ценности, важно знать, что Россия сама освободилась от коммунистического тоталитаризма, что именно начатая под руководством КПСС перестройка способствовала бархатным революциям в странах Восточной Европы. Если вы возвращаетесь к исходным христианским ценностям европейской цивилизации, то вы, как обратил внимание в своих «Мыслях о России» Федор Степун, увидите: заслуга России перед Европой, заслуга ее литературы, философской мысли состоит в том, что она первая предупредила человечество о разрушительной, античеловеческой сущности такой модной в XIX веке идеи социализма. И здесь на самом деле русское первородство, коренной признак русской духовной идентичности. Россия в лице ее лучших умов первая увидела тот кошмар, который несет в себе философия коммунистического переустройства мира. «Социально-политически и экономически бесконечно отсталая Россия, – писал Федор Степун в своих «Мыслях о России», – в сфере своего религиозно-эстетического сознания шла в лице Достоевского, Толстого, Соловьева и их последователей впереди Европы… Она на революционном опыте Европы гениально, но в отношении своих собственных исторических задач как бы преждевременно, учла все возможности прискорбных последствий революционирования мысли широких народных масс»
[397]
Если оценивать культуру прежде всего как систему ценностей, движений души, способствующих обузданию зверя в человеке, способствующих осознанию поэтики добра, развитию чувства добра и красоты в человеке, то есть все основания говорить, что Достоевский своими «Бесами», русская религиозная философия (примером чему «Вехи») впервые показали человечеству аморализм, губительную силу революционного мессианизма, вообще идеи социалистического переустройства мира. Нельзя на самом деле создать адекватный образ культурной, цивилизационной русскости, не учитывая этот огромный вклад Федора Достоевского, Владимира Соловьева, а затем выросшей на этой идейной основе русской религиозной философии Серебряного века в разоблачение исходной античеловечности, исходного тоталитаризма коммунистической утопии. И совсем не случайно образованный европеец, тем более консервативных взглядов, связывает русскость прежде всего с Федором Достоевским, также как немецкость – с Гете и Шиллером. Мне вообще думается, что предпринимаемая нынешними проповедниками учения об особой русской цивилизации (примером чему работы Сергея Кара-Мурзы), попытки привязать русскость жестко к ценностям и психологии крестьянина-общинника, при этом откровенно игнорируя духовные искания образованной России, являются не просто проявлением национального нигилизма, но и проявлением социального расизма.
Кстати, уже в упомянутой выше статье Сергея Булгакова было обращено внимание: характерная для марксизма ненависть ко всей предшествующей человеческой цивилизации, как цивилизации частнособственнической, ненависть ко всему, что сформировалось в условиях классового общества, переносится и на критическое отношение к самому пролетариату. И действительно, с позиции коммунистического идеала и сам пролетариат несет в себе червоточину, не говоря о крестьянстве, ибо он сформировался и живет в частнособственническом обществе. «У Маркса, – писал Сергей Булгаков, – «любовь к дальнему» и еще не существующему (к коммунистическому. – А. Ц.) превращается в презрение к существующему «ближнему» как испорченному и потерянному…»
[398] Как мы видим, то, что открылось Вышеславцеву после ленинского Октября, было ясно Сергею Булгакову уже после первой русской революции 1905–1907 годов: идеал коммунизма как бесконечно далекая цель, несет в себе ненависть к жизни, к существующему.
