В том-то и дело, что в главном, в ставке на насилие, в ставке на массы, народ, в претензии перестроить мир на новых началах национал-социализм дословно повторял большевизм. Георгий Федотов в своих «Письмах о русской культуре» обращал внимание, что и в большевистской России после прихода к власти Сталина, и в гитлеровской Германии делается ставка не просто на массы, но на спорт, технику, на самые простые, массовые формы социализации личности. «В спорте, в технике, в политике», – писал Георгий Федотов, – новая власть в России и в Германии «ищет спасения от вопросов духа». И в советской России и в Германии религия сменяется квазирелигией, государственной идеологией, то есть в «религии авторитарной и искусственно примитивной, в которой вытеснено все культурное и гуманитарное содержание».
[403]
Вот почему нельзя сегодня, будучи в здравом уме, считая себя интеллигентным, моральным человеком, не видеть: осуждаемая нами единодушно античеловечность и жестокость гитлеровского режима имеет те же идейные и духовные корни, что и большевизм, русский коммунизм. Показательно, что после прихода Гитлера к власти, Николай Бердяев стал более жестко и нелицеприятно судить об исходном антигуманизме основателя большевизма Владимира Ульянова. «Ленин, – настаивает Николай Бердяев, – не верил в человека, не признавал в нем никакого внутреннего начала, не верил в дух и свободу духа».
[404] С Ленина как «антигуманиста и антидемократа», обращает внимание Николай Бердяев, начинается эпоха XX века, «не стесняющаяся никакой жестокости». «В этом он (Ленин – А. Ц.) человек новой эпохи, эпохи не только коммунистических, но и фашистских переворотов. Ленинизм есть вождизм нового типа, он выдвигает вождя масс, наделенного диктаторской властью. Этому будут подражать Муссолини и Гитлер. Сталин будет законченным типом вождя-диктатора. Ленинизм не есть, конечно, фашизм, но сталинизм уже очень походит на фашизм».
[405] Здесь же Николай Бердяев обращает внимание на целый ряд черт коммунистического «тоталитарного государства», созданного большевиками: на террор ГПУ, на «крепостную зависимость», в которую народ был поставлен «по отношению к государству», на «неслыханную тиранию», на «ортодоксальную доктрину обязательную для всего народа», на «крайний этатизм, охватывающий железными тисками жизнь огромной страны»,
[406] которые постепенно воспроизводили национал-социалисты в Третьем Рейхе. И в свою очередь, обращал внимание Николай Бердяев, чем больше укреплялась в партии власть Сталина, тем больше созданный Лениным и Троцким русский коммунизм «перерождался незаметно в своеобразный русский фашизм. Ему присущи все особенности фашизма: тоталитарное государство, государственный капитализм, национализм, вождизм и, как базис – милитаризованная молодежь».
[407] Здесь же Николай Бердяев обращает внимание, что характерный для гитлеровцев «демонизм национальной гордыни» очень напоминает идущий еще от текстов Карла Маркса «демонизм классовой гордыни». Общеизвестно, что национал-социалисты, как и большевики, исповедывали кредо иезуитов: «Цель оправдывает средства». И марксисты и национал-социалисты верили, что исповедуемое ими мировоззрение является единственным «научным мировоззрением». Все это было общим для большевизма и национал-социализма.
В своей работе «Демократия, социализм и теократия», написанной еще до прихода Гитлера, Николай Бердяев связывает классовый расизм марксистского революционного расизма не столько с учением о решающей роли пролетариата в мировой истории, сколько с большевистским противопоставлением сознательной, революционной части пролетариата и несознательной. Ведь, согласно идеологии «революционного социализма», обращает внимание Николай Бердяев, право на полноценную человечность «признается лишь за избранным классом – пролетариатом». А «всех рабочих, которые не осознали “идеи” пролетариата, не обладают истинной социалистической волей, можно и должно лишить права на изъявление воли и направление общественной жизни. Отсюда принципиальное оправдание диктатуры, тираническое господство меньшинства, истинных носителей чистой социалистической “идеи”, над большинством, пребывающим во тьме».
[408]
Получается, что в каком-то смысле национал-социализм был более демократичен, чем революционный, воплощенный в русском большевизме. У Гитлера качество человечности, полноценности присваивается целой расе. А здесь, в русском варианте марксизма, качеством человеческой полноценности наделяется меньшинство не только общества, но даже трудящихся классов. Все остальные, согласно классовой теории, недолюди, отжившие, не имеющие права на будущее. Это нам, советским людям, внушали на протяжении десятилетий. После попыток Бердяева обратить внимание на родство русского коммунизма и фашизма, национал-социализма в частности, за последние 70–80 лет были созданы десятки капитальных научных исследований, выявляющих общие, и прежде всего идейные, корни запредельной жестокости русского коммунизма и национал-социализма. В тоталитаризме красного коммунизма и тоталитаризме национал-социализма было действительно чрезвычайно много общего. За предельным этатизмом и государственным крепостничеством этих режимов стоял мессианизм, стремление не только подчинить себе весь мир, но и переделать его, обновить до основания, переделать человека, мобилизационная экономика, милитаризация идеологии, всей общественной жизни, ненависть к «нормальной жизни», которая называлась «мещанским пережитком буржуазного прошлого», противопоставление коллективизма индивидуализму (многие не представляют себе, как было много общего в политическом языке большевиков и национал-социалистов), уголовное преследование за инакомыслие, культ вождя, антиаристократизм, обожествление народа как демиурга истории, ненависть к парламентарной демократии, к буржуазному праву и т. д. и т. п.
Различие же между СССР и гитлеровской Германие, наверное, состоит только в том, что в Германии больше и искреннее любили фюрера, чем у нас в СССР Сталина. Об этом у нас даже в новой России никто не говорит вслух. Но такому феномену есть простое объяснение. Все дело в том, что гитлеровские репрессии были направлены вовне, а сталинские внутрь, на своих, на крестьян, на «бывших» и их детей, лишенных гражданских прав. Гитлер во имя своей идеологии не устраивал насильственную коллективизацию, не устраивал голодомор, унесший жизни миллионов людей, не отправлял в Гулаг миллионы соотечественников.
Показательно, что даже историк Сергей Кара-Мурза, пытающийся доказать, что в главном коммунизм и фашизм были не братьями, а врагами, вынужден признать: родства между большевизмом и национал-социализмом действительно много, и большевики, и национал-социалисты создали тоталитарные политические системы, делали ставку на политическое насилие, реализовывали «мессианистические проекты», отличались жестокостью и нанесли «травмы своим обществам».
[409] Кстати, Сергею Кара-Мурзе, на мой взгляд, так и не удается доказать, что моральность или аморальность тоталитарной системы определяется не мерой ее жестокости, не количеством людей, погибших от ее репрессии, не глубиной травм, а лежащими в ее основе идеалами, которые якобы как раз и являются «коренными чертами» этих рассматриваемых нами тоталитарных систем. А так как идеал коммунистического равенства не имеет ничего общего с гитлеровским идеалом превосходства арийской расы, то при всей внешней схожести большевистского тоталитаризма с фашистским говорить об их родстве нельзя, заключает свои рассуждения Сергей Кара-Мурза.
