Поразительно, но даже образованные люди, обладающие, как мне казалось, экономическим мышлением, не хотят видеть негативные последствия начавшейся политики изоляции и тем самым – маргинализации России. В массе подавляющее большинство нынешних русских, называющих себя православными, просто не в состоянии поставить себя на место этнических украинцев, представить себе, чем отозвалась в их душе вся эта история с присоединением Крыма к РФ. Порой даже трудно понять, что стоит за нынешним русским энтузиазмом по поводу присоединения Крыма: действительно братские чувства, желание помочь крымчанам, которые «устали» от назойливой «нэзалэжности», или радость от того, что они будут теперь ездить отдыхать в Крым уже «к себе». Наверное, и первое и второе.
Нынешние проповедники учения об особой русской цивилизации утаивают от своих читателей, что на самом деле и ранние славянофилы, и поздние славянофилы говорили не столько о тех моральных преимуществах русского человека, которые есть, а о тех, которые заложены в нынешнем «дичке» славянской расы. К примеру, писал Николай Бердяев, Хомяков верил, что «в глубине православия заложена большая свобода, чем в католицизме… Но он менее всех идеализировал древнюю Россию и прямо говорил о ее неправдах. У него есть страницы, напоминающие Чаадаева. «Ничего доброго, – говорит он, – ничего достойного уважения или подражания не было в России. Везде и всегда были безграмотность, неправосудие, разбой, крамолы, личности угнетение, бедность, неустройство, непросвещение и разврат. Взгляд не останавливается ни на одной светлой минуте в жизни народной, ни в одной эпохе утешительной…» Хомякову было в высшей степени свойственно покаяние в грехах России в прошлом. Он призывает молиться, чтобы Бог простил «за темные отцов деяния». Перечисляя грехи прошлого и призывать молиться и каяться, он произносил волнующие и ныне слова: «Когда враждой упоены вы звали чуждые дружины на гибель русской стороны».
[89]
И тогда возникает вопрос, на который трудно найти ответ. Если на выходе из советской эпохи русский народ в массе будет в духовном отношении слабее, чем даже дореволюционный русский народ, если на выходе мы получаем маргинализированный и в вопросах чести, и в вопросах веры, и в вопросах патриотизма российский народ, а, самое главное, народ, утративший способность самостоятельно мыслить, то на чем основана вера того же Ивана Ильина в достойное будущее нашего народа? Откуда возьмутся те «лучшие люди страны», те «искренние патриоты, государственно мыслящие, политически опытные, человеки чести и ответственности», которые, как он надеялся, будут править в новой России, свободной от коммунизма? На чем основана его вера в то, что, несмотря на все вызванные коммунизмом разрушения личности и духа, «омрачение пройдет и духовные силы воскреснут»? На чем основана вера Ивана Ильина в то, что «не иссякли благие силы русского народа, что не оскудели в нем Божии дары»?
И здесь мы приходим к выводу: даже лучшие умы России, оказавшиеся вне страны, в основе всех своих прогнозов об освобождении страны от коммунизма, о духовном преодолении коммунизма, исходили прежде всего из веры в чудо, из веры в божественный промысел, который воскресит духовно мертвую коммунистическую Россию, как Иисус воскресил через четыре дня после смерти библейского Лазаря. Надо видеть, что оптимизм русских мыслителей, их вера в неизбежное духовное возрождение русского народа, в его неизбежное «великое покаяние», в «религиозное преображение жизни», в его самоочищение от иллюзии большевизма, находилась в явном противоречии с их собственными философскими взглядами и наблюдаемыми ими реальными переменами в русской жизни. К примеру, Николай Бердяев никогда не был сторонником теории непрерывного прогресса, он прекрасно понимал, что «история не имеет бесконечного развития в нашем времени, не имеет закономерности природных явлений именно потому, что история есть судьба».
[90] Если, как настаивал Николай Бердяев, «в исторической судьбе человека в сущности все не удалось», то как можно было всерьез рассчитывать на религиозное преображение русского народа, да еще в рамках коммунистической, атеистической системы. Ведь само собой разумеется, что коммунизм мог погибнуть и от духовного возрождения русского народа, но и в равной мере – от полного и окончательного распада российской жизни. Этот вариант развития событий, смерть России, смерть коммунизма как строя, как следствие окончательного угасания русской жизни, как следствие моральной гибели русского народа, никогда не рассматривался ни философами Николаем Бердяевым, Семеном Франком, Георгием Федотовым, ни юристами Иваном Ильиным и Николаем Алексеевым. Никто из них не мог себе представить даже в мыслях, на что я обращал внимание во Вводной главе, что уже в свободной от коммунистов России иерархи нынешней возрождающейся русской православной церкви будут откровенно оправдывать большевизм, навязанную народу советскую систему и, самое поразительное, будут настаивать на том, что сталинские колхозы были воплощением в жизнь «православного идеала». Никто из русских мыслителей в изгнании не мог себе представить, что вместе с советизацией русского человека неизбежно произойдет и коммунизация православного духовенства. Нынешние иерархи РПЦ не только не зовут русского человека к тому, к чему призывал Иван Ильин, к покаянию за свои грехи, за то, что он в массе своей предал Святую Русь, но, напротив, настаивают на якобы духовной порочности осмысления ошибок прошлого.
Понятны причины, закрывающие от глаз пророков грядущей контрреволюции худшие сценарии русской судьбы. Не мог ни один русский человек, оказавшийся в эмиграции, допустить мысли, что их Родина обречена, что, в сущности, никакой надежды для них нет ни сейчас, ни в будущем.
По этой причине никто из них, ни Николай Бердяев, ни Иван Ильин, ни Георгий Федотов, ни Николай Алексеев не делал очевидных фактов из гибели не просто старой России, русской цивилизации, но и всех без исключения классов российского общества. «В России, – пишет в 30-е Николай Бердяев, – разрушена структура социальных классов… Нужно отдать себе отчет в том, что в России сейчас все классы уничтожены, кроме крестьянства. Дворянства и буржуазии как социальных классов в России больше не существует. Коммунистические революции уничтожили попутно и рабочий класс».
[91]
Об этом же, о «классовом самоубийстве старой России, пишет и Иван Ильин. «Русская революция есть редкий случай классовых самоубийств. Началось с революционно-демократического и пассивно-непротивленческого самоубийства буржуазии и интеллигенции. Затем дошла очередь до крестьянства… И параллельно идет самоубийство рабочего класса, опускающегося до состояния индустриального рабства и безработной черни. Бедная Россия».
[92]
И об этом же Николай Алексеев: «Нет тех классов, на которых строилась империя, нет тех служилых людей, которыми она приводилась в движение».
[93]
