Только один, но очень показательный пример, подтверждающий этот тезис. Речь идет о непримиримой вражде в конце шестидесятых – начале семидесятых между авторами так называемой Ленинианы. И Валентин Чикин, который в начале перестройки стал главным редактором «Советской России», и Егор Яковлев, который в это же время стал главным редактором «Московских новостей», посвятили всю свою жизнь изучению и пропаганде ленинизма, в частности, так называемому «политическому завещанию» Ленина. Поразительно, что и у Валентина Чикина и уже ныне покойного Егора Яковлева всегда стояли, а у Валентина Чикина до сих пор стоит на письменном столе бюстик Ленина. Но в политике, как показала борьба во второй половине восьмидесятых эти «ленинцы» были непримиримые враги. Первый, как главный редактор, содействовал публикации письма Нины Андреевой, в котором защищались исходные идейные принципы советской системы, второй, как главный редактор органа новой демократической революции, сделал все возможное и невозможное для разрыхления этих принципов. Сама по себе клятва в верности Ленину и Октябрю на самом деле мало что говорила о стоящих за ней идеях и принципах. Куда больше о мировоззрении и ценностях члена КПСС в пятидесятые и далее говорило его отношение к Сталину, к его методам социалистического строительства.
Тем более это необходимо учитывать сейчас, в начале второго десятилетия уже XXI века, когда многие патриоты от идеализации Сталина уже переходят к его сакрализации, начинают связывать сталинизм как политическую практику с идеалами православия. Еще раз обращаю внимание, что для сегодняшних иерархов РПЦ, к примеру, для Всеволода Чаплина, послевоенный сталинский СССР стоял на «русском», то есть национальном пути.
Но, возвращаясь в 60-е и 70-е, обращаю внимание: как правило, именно члены КПСС народнической, почвеннической ориентации позитивно относились и до сих пор позитивно относятся к Сталину и к его роли в истории СССР, истории России в целом. А члены КПСС – интернационалисты марксистской закваски – напротив, крайне негативно относились и к Сталину и к созданной им политической системе. После доклада Н. С. Хрущева «О культе личности Сталина» на XX съезде КПСС в октябре 1956 года произошел так и не преодоленный раскол внутри КПСС. Как всегда в России была и третья партия, партия сторонников Александра Исаевича Солженицына, партия тех, кому было жаль старой, имперской России. Некоторые, в том числе и я, будучи в юности, в конце 50-х, «хрущевцами», видящими в Сталине могильщика «подлинного социализма», уже в конце 60-х переходили на сторону белых, на антикоммунистические позиции. Для нас Сталин был исчадием ада и в юности и в зрелом возрасте. Но на самом деле партия Солженицына не играла никакой роли в перевороте конца 80-х. Интересна в этом смысле судьба Солженицына. Он был враг, чужой для наших «почвенников» как антикоммунист, как противник советского строя. Но он, Солженицын, был чужим и для наших шестидесятников, был чужим как «государственник», как «русский националист». На своей шкуре знаю, как трудно и тяжело быть одновременно противником и для «красных патриотов» и для либералов-«шестидесятников». Для сталинистов ты засланный казачок в стан патриотов, для либералов-шестидесятников ты – «русский националист».
Но это обстоятельство, тот факт, что решающую роль в разрушении советской системы сыграли идейные наследники большевиков-интернационалистов, чрезвычайно важно для понимания особенностей идейной ситуации уже в посткоммунистической России. Из этого, из возможной победы, возможного реванша большевиков-интернационалистов уже в лице их идейных, а чаще всего прямых детей и внуков, как раз и вытекала возможность нашей парадоксальной контрреволюции. Суть ее была в том, что плод большевистской революции, то есть советская система, убивалась во имя идеалов той же большевистской революции и при этом чисто большевистскими методами.
Правда, и здесь нам, знающим, как произошел распад советской системы, нам, свидетелям произошедшей неосознанной, случайной антикоммунистической революции, надо быть объективными и все же признать, что они, русские мыслители в изгнании, за 50–60 лет до переломного 1991 года все же предвидели, какие проблемы придется решать уже посткоммунистической России, какие угрозы и риски несет в себе сам процесс ухода от коммунистической организации производства и политики. В самом начале 30-х, в начале коллективизации Георгий Федотов пишет: «И если нам не дано знать, кто придет после большевиков, то мы можем гадать о том, что придет».
[113]
§ 6. Русские мыслители в изгнании о глубинных противоречиях посткоммунистического русского капитализма
Как будет распадаться советская система, и кто будет движущей силой этого процесса, никто из русских мыслителей в изгнании не смог предугадать. Но они видели и поразительно подробно, за 50–60 лет до свершившегося наконец распада советской экономики, описали все стратегические просчеты, которые возможны в ходе трансформации советской системы в нормальное общество, в рыночную экономику. Я бы даже сказал, что все эти убежденные антикоммунисты переоценили позитивное влияние и коллективизации села, и социалистической, плановой организации производства на психологию русского работника. К примеру, тот же Георгий Федотов, не случайно он был социал-демократом в молодости, верил, что сталинская коллективизация, появление «на широких просторах стальной полосы машин, грандиозные оросительные предприятия, государственная селекция» приведут к «полной рационализации сельского хозяйства». «Приходится смиренно сознаться, – писал Георгий Федотов, – что Микула Селянинович никогда не умел хозяйничать, и русское земледелие было непроизводительной растратой человеческой рабочей силы. Революция уничтожила психологические препятствия к рациональному хозяйству (традиционализм быта, этика равенства, социальная зависть) и освободила скованные хозяйственные силы народа».
[114]
Если бы Георгий Федотов дожил хотя бы до середины 50-х и имел бы возможность прочитать доклад Хрущева на мартовском Пленуме ЦК КПСС 1954 года, то он снова сказал бы: «Избавь бог публицистику пророчествовать…о России» Сталинская коллективизация (как по сути признал сам Хрущев на этом Пленуме) обернулась вторым пришествием русского крепостного права, оплатой по трудодням, по «галочкам» в ведомостях, лишила колхозников интереса к труду на колхозном поле, в результате чего урожайность зерновых во многих районах СССР оказалась даже ниже дореволюционной.
[115] Реальная русская история в данном случае оказалась в полном противоречии с пророчеством Георгия Федотова, она просто надсмеялась над его оптимизмом. Социалистическая организация труда не только не уничтожила психологические препятствия на пути интенсификации и рационализации труда в России, не только не покончила с «этикой равенства» и «социальной завистью», но и окончательно законсервировала, придала идеологическую легитимность этим особенностям русского национального характера. В том-то и дело – и это является предметом особого рассмотрения в этой книге – что не проснувшееся национальное сознание, не проснувшееся религиозное, «метафизическое чувство», а именно этика равенства и «зависть», в данном случае к привилегиям партийного аппарата, как раз и были основными побудительными мотивами антикоммунистической революции 1991 года.
