Все основатели идеологии «Вех», которые после победы большевиков в семнадцатом превратились в идеологов грядущей, как они были уверены, антибольшевистской контрреволюции, хорошо знали идейную природу марксизма, обращали внимание на источники динамизма, поразительного влияния марксизма на страждущих. И Николай Бердяев, и Семен Франк видели в Марксе-революционере прежде всего выразителя духа древнеиудейского мессианизма, древнеиудейской мятежности. «Еврейский народ, – писал Николай Бердяев, – есть по существу своей природы народ исторический, активный, волевой, и ему чужда та особая созерцательность, которая свойственна вершинам духовной жизни избранных арийских народов. К. Маркс, который был очень типичным евреем в поздний час истории добивается разрешения все той же древней библейской темы: в поте лица добывай хлеб свой. То же еврейское требование земного блаженства в социализме К. Маркса сказалось в новой форме и в совершенно другой исторической обстановке. Учение Маркса внешне порывает с религиозными традициями еврейства и восстает против всякой святыни. Но мессианскую идею, которая была распространена на народ еврейский, как избранный народ Божий, К. Маркс переносит на класс, на пролетариат. И подобно тому, как избранным народом был Израиль, теперь новым Израилем является рабочий класс, который есть избранный народ Божий…».
[125]
Семен Франк в своих исследованиях природы и особенности большевистской революции уже обращает внимание на практическую реализацию древнеиудейского мессианизма (ставшего на этот раз учением о всемирной победе коммунистической революции) на русской почве. Тут важно и интересно не очевидное, само собой разумеющееся (что прежде всего «еврейский элемент», еврейская интеллигенция стала пропагандистом и носителем коммунистического мессианизма Карла Маркса), а то, подчеркивает Семен Франк, что русский народ в массе согласился с властью и с решающим влиянием «инородцев на русскую судьбу».
[126]
Наверное, в мятежной еврейской психологии следует искать и причины коммунистической ортодоксальности Льва Троцкого, который не принял сталинского заземления учения о коммунистической революции и которому было не интересно строить социализм «в отдельно взятой стране», тем более в России. Только Троцкий, писал в 1933 году Николай Бердяев, остается верен пролетарскому мессианизму Карла Маркса, «остается интернационалистом, продолжает утверждать, что коммунизм в одной стране не осуществим, и требует мировой революции».
[127]
Мне думается, что все наши философы-шестидесятники, певцы раннего Маркса, как раз и развивали, более точно – пропагандировали мессианизм своего кумира. Сама реанимация мечты Маркса о полном и окончательном преодолении отчуждения, полной замене «овеществления» «опредмечиванием», о чем с настойчивостью, из статьи в статью повторял наш кумир Генрих Батищев, была нашей, уже советской данью его мессианизму. И Генриху Батищеву и Юрию Давыдову казалось, что воспоминания о молодом, гуманистическом Марксе само по себе является укором советской «грубой вещественности». Но на самом деле эта мистификация мессианизма Карла Маркса мешала становлению критического отношения к его учению, появлению желания наконец-то всерьез соотнести учение Карла Маркса и с реальным опытом человеческой истории и с опытом строительства и существования социализма.
И Николай Бердяев, и Семен Франк видели и описывали, наряду с древнеиудейским мессианством, и связанным с ним гуманистический, возрожденческий пласт марксизма. Социализм Карла Маркса был не только учением о богоизбранном пролетариате, но и идеалом европейского гуманизма, доведенным до крайности, до полного фактического равенства. Николай Бердяев через работы венгра Георга Лукача, через работы, как он о нем пишет, «самого умного из коммунистических писателей, знакомится с работами так называемого «раннего Маркса», признает, что самое главное и значительное в его философии – это учение о «фетишизме товаров», это «открытие в капитализме процесса дегуманизации, овеществления (Verdinglichung)».
[128]
Но поразительно, что, к примеру, Николай Бердяев, который до конца жизни, до конца сороковых напряженно следил за политическими и духовными процессами в советской России, не видел возможности освобождения и в советской России от революционного, как он говорил, «воинственного» Карла Маркса,
[129] с помощью Маркса-гуманиста, с помощью так называемого «раннего Маркса».
Интересно, что в своем исследовании так называемого «классического марксизма» начала тридцатых Николай Бердяев выделяет абсолютно все идеи, все философские мотивы, которые, спустя тридцать лет, уже в начале шестидесятых, станут предметом увлечения молодых советских философов. Тут и уже упомянутая гуманистическая критика капитализма как царства овеществления, учение Маркса о «фетишизме» товаров.
Николай Бердяев много и точно говорит о философском идеализме Карла Маркса, который был на самом деле воспроизведением фейхтовского учения о «первотолчке» и который с предельной ясностью был выражен в так называемых «Тезисах о Фейербахе», в его призыве «изменить мир» с помощью «революционной практики».
Интересно, что Николай Бердяев, который, как и Петр Струве, и Сергей Булгаков, пережил в молодости увлечение марксизмом, стояли на позициях так называемого «легального» профессорского марксизма, сами уходили от его материализма с помощью идеалистической теории деятельности. Не только тезисы Маркса о Фейербахе, впервые опубликованные уже после его смерти в 1883 году, но и изложенное в первом томе «Капитала» учения Маркса «о простых моментах процесса труда», содержали в себе указание на примат человеческой деятельности и прежде всего умственной деятельности,
[130] по отношению к материи бытия. Идеологи грядущей контрреволюции не видели, что и в советском обществе, легальные, официальные марксисты могут повторить их собственное, совершенное ими в молодости восстание против экономического материализма Карла Маркса.
