Историческое значение кризиса 1980 года в Польше, на мой взгляд, состояло в том, что он впервые в истории социалистических стран со всей остротой поставил проблему коренных социальных интересов польского народа. Если раньше во всех предшествующих социально-политических потрясениях двадцатого века, включая и октябрьскую революцию в России, речь шла прежде всего об интересах отдельных классов и состояние страны оценивалось прежде всего исходя из состояний отдельных классов и антагонизма между ними, то в условиях кризиса 1980 года в ПНР на первое место были поставлены коренные социальные интересы польского народа как социальной целостности.
Если во всех предшествующих революциях панацею от всех социальных болячек и социальных несправедливостей искали в устранении тех или иных классов, всем своим существованием олицетворяющих эти социальные несправедливости, то в условиях польского кризиса 1980 года как никогда много уделялось внимания анализу тех социальных механизмов, которые постоянно ведут к воспроизводству этих социальных несправедливостей.
Оказалось, и это подтвердили события 1980 года в ПНР, что устранение эксплуататорских классов само по себе не устраняет все глубокие социальные антагонизмы и противоречия, что не все конфликты в обществе носят классовый характер. И само по себе это открытие было ударом по марксизму-ленинизму, ударом по господствующей идеологии. «Вообще, как писал публицист Даниил Пасэнт, классовая природа социалистического государства, возникшего в результате уничтожения капиталистических форм эксплуатации и прежних эксплуататорских классов, не может выступать в качестве алиби для самоуправства и непродуманных, некомпетентных решений только на том основании, что кто-то занимает руководящие должности в обществе от имени людей труда. Классовый характер социалистического государства не может служить оправданием для глумления над людьми, оправданием насильственного их принуждения к молчанию и согласию. Устранение классовых конфликтов не означает, что не могут появиться новые, более грозные конфликты, которые чреваты угрозой для существования нашей страны».
[143] Как только в исследование вводится возможность распада общественной жизни, распада нации, страны, марксизм перестает работать. Все дело в том, что марксизм основан на идее непрерывного прогресса, на убеждении, что любой, самый глубокий кризис является предпосылкой какого-то нового состояния. Но вся польская публицистика 1980 года мыслила в категориях бытия или небытия нации, не оставляя лазеек для марксистских построений.
В результате марксистский анализ был вытеснен культурологическим. Но это уже другой язык. «Польский кризис 1980 года – это не только кризис экономический, хотя его экономические формы приобрели наиболее ощутимый характер. Не является он также кризисом политическим, хотя приобрел политические формы. Является он прежде всего кризисом социальным, затронувшим самые глубокие основные субстанции общественного бытия и поэтому только через реорганизацию и полную реконструкцию этого общественного бытия он может быть преодолен. Является данный кризис также кризисом культурным, ибо он связан с кризисом средств коммуникации отдельных сфер общества и поэтому его преодоление связано с реорганизацией этих средств и механизмов внутренней коммуникации».
[144]
Само сознание того, что и в рамках так называемой «коммунистической формации», в рамках «социалистического способа производства» возможны кризисы и, самое главное, сознание того, что эти кризисы могут вести к стагнации, вести к распаду общества, не имело ничего общего с марксистской идеологией».
[145] Появление такого предмета исследования, как «кризис социализма», да еще в рамках легальной печати, было на самом деле революцией в идеологии, которая взламывала и без того тонкий лед политической цензуры в этой стране. Нечто подобное происходило уже в СССР спустя всего восемь лет.
Революцией были и сама постановка вопроса о противоречиях в рамках, как полагал Маркс, непротиворечивой общественной системы.
По-видимому, никогда в истории социалистических стран не писали так много о противоречиях социализма, как в 1980 году в Польше. В прессе, в партийных документах постоянно декларировалась противоречивость социализма, указывалось, что истоки августовского кризиса связаны с внутренними противоречиями социализма, и в частности с внутренними противоречиями тех методов управления экономикой и обществом, которые были характерны для Польши в последнее десятилетие.
[146] В рамках такого понимания социализма как общества, имеющего свои внутренние противоречия, как и все другие формации, ставился вопрос и об общих причинах всех послевоенных кризисов в ПНР. «Я являюсь противником того, говорил на VI Пленуме ЦК ПОРП главный редактор «Политики» Мечислав Раковски, чтобы искать причины нынешних как негативных, так и позитивных явлений исключительно в последних десятилетиях. Определенные явления имеют более глубокие корни».
[147] Это уже был прямой вывод против самой теории социализма.
Впервые в Польше в 1980 году, в социалистической легальной прессе был поставлен вопрос об исходных противоречиях самой идеи переделывать реальную жизнь в соответствии с «требованиями науки». Все дело в том, что социализм является единственным в истории человечества обществом, которое создавалось по интеллектуальному проекту. Как писал в «Политике» Александр Пачиньски, «все другие формации развивались преимущественно эволюционным способом, из этого отнюдь не следует, что они не переживали серьезных потрясений. Однако каждая из этих формаций сама сумела создать механизмы, предопределяющие ее развитие. Феодализм или капитализм никто не проектировал, в то же время социализм был теоретически спроектированным, хотя, конечно, теоретик социализма может всегда доказать, что те элементы, из которых он состоит, родились в предшествующей формации. Элементы, может быть, действительно да, однако механизмы его функционирования – нет».
[148] Подобные заявления конечно же были косвенной критикой «господствующей идеологии», были еще одним напоминанием о том, что в марксизме ничего никогда не говорилось о звеньях, с помощью которых теорию можно переводить на язык практики.
