И в социалистических обществах, писал я, существуют факты, явления и процессы, которые несут на себе печать абсолютного отрицания, то есть абсолютного регресса. Аморализм, алкоголизм, злоупотребление властью, использование ее в корыстных целях, насильственное насаждение заведомо ложных представлений, идей – все это только некоторые примеры из ряда возможных. Кстати, глупость, деятельное невежество, конформизм, социальная и политическая инфантильность – все это тоже из разряда явлений абсолютного зла, разрушающих и подтачивающих жизненные силы общества. Некомпетентность, откровенная глупость, неумение предвидеть отрицательные последствия тех или иных политических и хозяйственных решения для социалистических обществ даже более опасны, чем для других. Ибо никогда в истории прежде не принимались столь значительные по своим масштабам, по своему влиянию на жизнь людей политические и хозяйственные решения, как в социалистических обществах.
Вот почему в социалистических обществах, настаивал я, сохраняется возможность, и не только абстрактная, регрессивных движений, движений вспять. Если отрицательная крайность берет верх над положительной, если разрушительные силы и тенденции, силы, враждебные духовному и социальному развитию, одержат верх, даже на короткое время, то этого будет достаточно, чтобы нанести невосполнимые потери социалистическому обществу. Ошибку, допущенную в прошлом, исправить очень трудно. Вот почему так важно видеть, где именно в социалистическом обществе разворачивается борьба между двумя основными крайностями общественной жизни, между теми силами, которые ее укрепляют и теми силами, которые ее разрушают.
Конечно сейчас, спустя четверть века после победы антикоммунистической контрреволюции сначала в странах Восточной Европы, а потом в СССР, такие неортодоксальные по тем временам размышления о социализме выглядят банальными, выглядят рассказом о самоочевидных истинах. Но надо помнить, что уход от марксизма как раз и заключался в постепенном нарастании в открытой печати очевидных истин, проявлении здравых мыслей, которые в какой-то момент примут критический характер, и всем вдруг станет ясно, что король голый, что на самом деле «единственно научная теория» не согласуется со здравым смыслом. Многие, особенно те, кто не был знаком с так называемыми «азбучными истинами» марксизма, не знали, что их реальный социализм с самого начала был контрреволюционным. Само сохранение семьи и семейного воспитания детей было контрреволюцией, ибо «классики» связывали «высший способ производства» с устранением обособленного быта. Сохранение экономических стимулов к труду было контрреволюцией. Сохранение частной собственности на жилище, сохранение личных подсобных хозяйств тоже было узаконенной контрреволюцией, так что на самом деле в самом реальном социализме было много сфер жизни, не подчиняющихся «господствующей идеологии».
Мне думается, что ослабление механизма страха, ослабление способности системы карать за «отступление» от господствующей идеологии и нарастание в жизни очевидных истин, противоречащих марксизму, шли параллельно и когда, сначала в Восточной Европе, а потом в СССР, эти факторы соединились, произошел обвал всей системы.
Кризисы социализма тем и были полезны, что в этих странах даже после усмирения бунтарей никогда уже не удавалось вернуться назад, восстановить прежнюю докризисную ситуацию, снова зажать гайки.
К примеру, августовская общенациональная забастовка 1980 года в Польше камня на камне не оставила от мифа о господствующей роли рабочего класса в социалистической Польше. Вдруг в Польше стало возможно говорить вслух о том, что знали все: рабочий, как был «роболе», человек второго сорта, так им и остался.
Кстати, я в своем докладе для ЦК КПСС о причинах августовского кризиса 1980 года в Польше, по горячим следам событий, как раз и выпячивал «классовую», рабочую природу протеста. И это, как выяснилось, отрезвляюще подействовало на помощников Брежнева.
Я писал, что «многие негативные явления доавгустовской действительности, которые сегодня в Польше часто связывают со злой волей бывших лидеров страны, с нравственными изъянами характерного для них стиля руководства, имеют куда более глубокие и серьезные причины. К их числу, на мой взгляд, относится проблема «роболе», стоявшая у истоков августовского протеста, проблема социального, политического и культурного унижения рабочего человека, и прежде всего человека физического труда. Действительно, только ли вина бывшего руководства страны, что обычно рабочего человека никто не слушал,
[149] что ему редко давали слово, редко давали возможность высказать свое рабочее мнение о том, что творится в стране, что к нему, рабочему человеку, мало кто относился с уважением.
[150] Было бы наивно полагать, что подобная ситуация могла сложиться так быстро, всего лишь за несколько лет, и что по воле нескольких людей могло так быстро обостриться социальное неравенство, мог увеличиться разрыв между уровнем жизни тех, кто управляет, и уровнем жизни тех, кто тяжелым физическим трудом добывает хлеб насущный».
[151]
Протест польского рабочего класса в 1980 году, писал я в своей записке в ЦК КПСС, впервые в истории социалистических стран показал, что рабочий класс не намерен мириться с той ролью, которую ему уготовило жесткое отделение труда физического от труда умственного и управленческого. «Нас учили, нам дали образование, говорят герои фильма «Рабочие-80», и потому мы хотим жить как люди, мы хотим, чтобы власть с нами считалась и нас воспринимала, как людей. Ведь мы, польские рабочие, создаем своим трудом основные ценности, мы кормим всех тех, кто управляет и кто ходит в модных костюмах и галстуках, и поэтому мы вправе требовать, чтобы они, управляющие, тоже начали работать, начали думать. Дальше так жить нельзя».
