Как показали польские события, писал я в этой записке, в определенном смысле социалистическое общество даже более уязвимо, чем капиталистическое, в отношении различного рода забастовок, различных форм социального протеста рабочего класса. И этот факт сам по себе является парадоксальным, ибо с теоретической точки зрения забастовка в социалистическом обществе – это нонсенс. «Рациональным образом, – говорил в интервью «Культуре» Владислав Маркевич, – трудно объяснить тот факт, что рабочие, владельцы средств производства с юридической точки зрения, бастуют против самих себя». Однако то, что является парадоксальным с формально-логической точки зрения, вполне объяснимо на содержательном уровне анализа непосредственных отношений производства. Возрастание уровня юридического обобществления средств производства ведет к возрастанию роли органов государств в управлении производственными процессами, к тому, что фактическое распоряжение собственностью сосредотачивается целиком в руках чиновничьего государственного аппарата. Как только эта ситуация отчуждения функции распоряжения от юридического владельца средств производства приобретает явный характер, рабочий класс, естественно, начинает стремиться к следующему: с одной стороны, подчеркнуть, что он не отождествляет себя с этим аппаратом управления общественной собственностью, а с другой стороны, что он, рабочий класс, является решающей силой в общественной жизни. Доказать это он может только благодаря всеобщей забастовке.
Как оказалось, в социалистическом обществе нет целого ряда эффективных форм борьбы с забастовками, которыми обладают развитые капиталистические страны. Рабочих не сдерживает от забастовок страх потерять работу, ибо социалистические страны в силу недостатков своей организации труда и в силу завышенной, нереалистической ориентации большинства населения на творчество, испытывают постоянный недостаток в рабочей силе. Рабочих не сдерживает страх нанести ущерб своему благосостоянию, ибо в социалистических странах заработная плата значительно ниже заработной платы в капиталистических странах, она не стимулирует у рабочего потребность накопления, ибо ее хватает только на то, чтобы дожить до следующей заработной платы. В этом материальном, экономическом отношении труд в социалистических странах не представляет особой ценности, и поэтому без всяких психологических усилий можно с ним на время расстаться. И, наконец, рабочий в социалистическом обществе не боится того, чего порой боится рабочий в капиталистических странах, а именно не боится банкротства своего хозяина, своей фирмы. Завод, предприятие принадлежит всем и одновременно никому, рабочий слабо связан экономически с деятельностью своего предприятия. Он понимает, что забастовка, тем более всеобщая забастовка, в конечном счете скажется на нем – на том, кто меньше всего зарабатывает в обществе и не имеет никакой возможности обеспечить себя, кроме как доступными для всех средствами. Но в то же время он понимает: насколько мало на рост его благосостояния влияли его трудовые усилия, настолько же мало изменится от того, что он определенное время не поработает. Кроме того, у него нет никакой другой возможности заставить правительство прислушаться к нему, о чем говорили герои фильма «Рабочие-80», кроме забастовки».
Приведенный выше мой текст, который писался специально для «коммунистических верхов», тоже можно рассматривать как образчик преодоления доктрины с помощью ее ценностей. Ведь для «господствующей идеологии» рабочий класс – это святое. И от имени этого «святого», якобы от имени интересов рабочего класса, от имени «социалистических ценностей», я говорил о том, что на самом деле реальный социализм толкает рабочий класс к тем же формам протеста, которые были характерны для капитализма. Конечно, любому понятно, что такой защитник интересов рабочего класса, как я, своими текстами «копает под систему», но ведь уже в восьмидесятые с подобной «контрой» было трудно справиться, уже бы не хватило камер, чтобы посадить всех подобных мне защитников «социалистических ценностей».
Именно того, что ненавистная нашим русским философам в изгнании «господствующая идеология» будет опрокинута или во имя «творческого развития марксизма» или во имя «защиты социалистических ценностей», они не предвидели, не могли предвидеть. Ведь известный до конца восьмидесятых – начала девяностых XX века опыт контрреволюции по отношению к буржуазным антифеодальным революциям, не содержал опыта таких странных, парадоксальных реставраций. А мы на самом деле произвели реставрацию общечеловеческих ценностей под флагом борьбы за идеалы Октября, идеалы социалистической справедливости. В результате нашей странной контрреволюции как раз и возникли немыслимые гибриды идеологии, мутанты марксизма, которые ранее никогда не существовали. Сам по себе этот факт распада марксистской господствующей идеологии изнутри интересен прежде всего как явление, как момент в развитии нашей национальной общественной мысли. Мы были «первопроходцы» в построении того, чего никогда не было и быть не могло. В результате мы произвели целый ряд идеологем, которых не было и быть не могло у других европейских народов.
Конечно надеюсь, этот предпринимаемый мной анализ саморазложения в СССР и странах Восточной Европы так называемого «научного социализма» не имеет уже практического значения. Вряд ли в истории человечества повторится нечто подобное большевистской революции на основе марксизма.
Но все же, на мой взгляд, предлагаемый мной анализ легальных и системных путей преодоления господствующей марксистско-ленинской идеологии имеет и практическое значение. По крайней мере, для нашей страны.
Надо осознавать, что наблюдаемая ныне идейная борьба в новой России на самом деле является борьбой между различными мутантами когда-то господствующей идеологии. Все дело в том, что за каждым из описанных выше вариантов преодоления господствующей идеологии во имя ее якобы творческого развития или во имя якобы возвращения ее гуманистической сущности стояли определенные люди, со специфическими идейными установками и, самое главное, со специфическим восприятием самой России. Марксизм, господствующая идеология для них были орудием, с помощью которого они отстаивали свои специфические цели. Как я пытался показать в Вводной главе книги, даже современные интерпретации учения Николая Данилевского об особой русской цивилизации основаны на марксистском учении об антагонистических классах. Наверное, ни у кого сегодня так явно не проявляется марксистская ненависть к «эксплуататорским классам», как в упомянутых выше текстах апологета учения об особой русской цивилизации Сергея Кара-Мурзы. Для него все классы и социальные слои, не принадлежащие к беднейшему крестьянству, просто нелюди, не имеющие права голоса при определении судеб свой страны.
Но прежде чем заняться исследованием идейной борьбы уже в посткоммунистической России, рассказать о том, чем обернулась в идеологии наша странная антикоммунистическая революция, я считаю нужным рассказать о том, что мы, участники этого процесса декоммунизации СССР, не видели, не понимали. И здесь, на мой взгляд, может быть полезным сопоставление логики, алгоритмов мышления русских мыслителей в изгнании, вычисляющих, как они говорили, пути движения коммунистической России в будущее, с тем, как представили себе все эти процессы мы, творившие, активно участвующие в реальном процессе декоммунизации России.
