В рамках такого ленинского коммунистического мессианизма не имело никакой разницы, будет ли будущая коммунистическая Грузия в составе коммунистической России, или она будет независимой. Отсюда и довольно наивное, легковесное отношение к «праву выхода из Союза».
Кто-кто, но я отдавал себе отчет, какой огромный вред исторически сложившемуся союзу народов России нанесли сталинские репрессии в отношении элиты национальных республик СССР. Сталин за четверть века своей власти породил столько национальных «обид», столько страсти к самоопределению, сколько не породила царская Россия за двести лет. Ведь было очевидно: чем больше в том или ином случае применялось «физического насилия» при вхождении республики в СССР, тем меньше в ней на самом деле было представителей «новой исторической общности советский народ». Понятно, что и латыши, и эстонцы, и литовцы никогда, ни в первом, ни во втором, ни в третьем поколении не смогли простить Сталину, советской власти уничтожение их национальной элиты. Еще больше «физического насилия» Сталин применил по отношению к элите Западной Украины, присоединенной к СССР в 1940 году. В то время, когда по приказу Гитлера расстреливали профессоров Краковского университета, по приказу Сталина расстреливали интеллигенцию Львова. Поэтому не стоит удивляться и появлению УНА-УНСО, и устойчивым, передающимся от поколения к поколению антисоветским настроениям в областях Западной Украины. Интересно, что идея «незалежности», независимости от России здесь, в областях Западной Украины, была сильна и в комсомольской, партийной среде. Я сам наблюдал в Стрийском районе под Львовом зимой 1972 года, как после окончания семинара комсомольский актив, взявшись за руки, плясал вокруг костра на заснеженной поляне и выкрикивал: «Нэзалэжность». Меня, корреспондента «Молодого коммуниста» не стеснялись, ибо полагали, что любой человек с украинской фамилией должен быть с ними солидарен. Нет смысла напоминать, что после насильственного выселения из Северного Кавказа и чеченцев, и ингушей, и балкарцев потенциал центробежных сил в СССР резко вырос.
Поразительно, что зная, видя все это, я почему-то упорно, вопреки всему, аж до декабря 1991 года верил в возможность сохранения СССР, правда, без Прибалтики и Кавказа. В отношении республик Прибалтики у меня практически с тех пор, как я посетил Ригу впервые в 1969 году, никаких иллюзий не было. Когда я увидел живые цветы на могилах солдат, погибших за независимую Латвию во время их гражданской войны 1918–1919 годов, мне все стало ясно. Но вера в то, что Украина и Белоруссия никогда не уйдут из СССР, из исторической России, что никто никогда в Москве не допустит, чтобы Россия осталась без своего южного подбрюшья и от своего русского Запада, от территорий, связывающих Россию с Западной Европой, сидела во мне аж до декабря 1991 года, до беловежских соглашений. И это говорит о том, что моя одесская имперская русскость качественно отличалась от этнической русскости, которая сформировалась у великороссов за годы советской власти.
Глава V
Перестройка Горбачева и духовное наследие семидесятилетнего коммунистического эксперимента в России
§ 1. Национальные лидеры при коммунизме не рождаются
Я не случайно начал свой рассказ об идеях, приведших к распаду СССР, советской системы, с анализа особенностей мировоззрения либерально настроенной советской интеллигенции, особенностей мышления людей, которые, подобно мне, жаждали разрушения того, что авторы упоминаемого выше сборника «Иного не дано» называли «государственно-административным социализмом». Ведь сегодня, спустя почти тридцать лет после начала перестройки, участились обвинения Горбачева в развале СССР, в «некомпетентности» как руководителя страны. Пикантность состоит в том, что особенно резко критикует Горбачева то поколение нынешних интеллектуалов, которое приобрело всероссийскую популярность именно благодаря перестройке, то поколение, которое своими ожиданиями как раз и сформировало и политику гласности, и политику департизации советской системы. Но особенность мировоззрения Горбачева, побудившего его к переменам, как раз и состоит в том, что оно было калькой настроений и идей, отличающих советскую интеллигенцию, ее наиболее активную часть в конце 70-х – первой половине 80-х. Если уж в чем-то можно обвинять Горбачева и его команду, так это в том, что они некритически относились к идеям и программам шестидесятников, что она, команда Горбачева, переоценила и уровень образования и интеллектуальный потенциал людей, которых в 70-е и в первую половину 80-х относили к так называемой интеллектуальной элите СССР. Если бы наша так называемая «мыслящая», «демократическая» интеллигенция той поры обладала хотя бы одной продуктивной идеей, которую не позаимствовал Горбачев, то его можно было бы обвинять в консерватизме, в закрытости к «свежим мыслям» или в чем-то подобном. Но ведь вина Горбачева, если это понятие применимо к такого рода историческим событиям как перестройка, состоит только в том, что он слепо и последовательно выполнял программу демократизации СССР, разработанную так называемой «мыслящей советской интеллигенцией», в том числе и его нынешними критиками. Как можно требовать от Горбачева масштаба исторически, национально мыслящей личности, если Генеральный секретарь КПСС по определению, как коммунист, должен был считать, что Родиной СССР является Октябрь, должен был отвлекаться и от особенностей национальной психологии, и от особенностей русской истории. Я действительно посоветовал бы, к примеру, таким яростным критикам Михаила Горбачева, как Андроник Мигранян, перечитать заново то, что они предлагали ему в годы перестройки и вспомнить, кем они были тогда и каким языком излагали свои мысли, как они славили в своих текстах «советскую форму организации власти» как «великое завоевание революции».
[160]
Нельзя требовать от руководителя КПСС, от руководителя послесталинской КПСС того, чего в нем не могло быть по определению. Ни один из предшественников Горбачева не обладал качествами, необходимыми для исторической личности, для того, чтобы стать лидером нашего многонационального народа. Ни Хрущев, ни Брежнев, ни Черненко, ни, тем более, Андропов, стремившийся окончательно растворить русскую нацию в «советском народе как новой исторической общности людей», не рассматривали свое дело как общерусское дело, как дело укрепления государства с тысячелетней историей. Все они, как могли, защищали дело Ленина, дело Октября, и не более. Поэтому, если быть честным, нельзя упрекать Горбачева за слабую, недостаточную укорененность в русской истории, за то, что он так и не проявил чувства «державности», могущее подвигнуть его на жесткие, спасительные решения. Не забывайте, что Горбачев стал руководителем государства по инициативе и по настоянию Юрия Владимировича Андропова, который, как известно, долго изучал настроения и пристрастия первого секретаря Ставропольского обкома партии. Все это говорит о том, что Андропов нашел в Горбачеве все качества, необходимые для удержания страны в советском русле. Горбачев соответствовал главному требованию партии, он был до мозга костей советским человеком, интернационалистом, для которого главной Родиной был Октябрь и его вождь Ленин.
