Ни «либеральные» ни патриотические разоблачители перестройки не хотят считаться с системными факторами, с тем, что Горбачев и его команда находились под влиянием тех перемен, которые происходили в соседних странах Восточной Европы, что они были вынуждены соотносить свою политику, свои решения со всем происходившим в социалистическом лагере.
Надо помнить, что Горбачев пришел к власти тогда, когда брежневская доктрина ограниченного суверенитета себя исчерпала, когда после появления польской «Солидарности» стало ясно, что повторение акции типа ввода войск в Венгрию в 1956 году или в Чехословакию в 1968 году уже не возможно, что СССР уже не в состоянии остановить демократические перемены, идеологические и политические послабления, которые по нарастающей накапливались не только в Польше и в Венгрии, но и даже в ГДР.
[161] Еще в первой половине восьмидесятых руководство ВСРП начало говорить о приоритете «национально-государственных» интересов над партийными, над приоритетом сохранения мирового социализма. Надо отдавать себе отчет, что эти послабления, то есть отступления от советской модели в странах Восточной Европы, начались еще при Сталине, когда, к примеру, из-за сопротивления крестьянина-частника провалился план коллективизации польской деревни. Новой власти пришлось примириться и с особым статусом католической церкви в Польше. По крайней мере, и в Польше и в Венгрии правящие коммунистические партии ощущали свою собственную власть как навязанную извне, были морально готовы ее сдать при первом же удобном случае. Люди, которые утверждают, что Горбачев развалил мировую социалистическую систему, должны осознавать, что по крайней мере в Венгрии, Польше и Чехословакии этот навязанный нами строй действительно держался на штыках, на страхе перед советской оккупацией. Надо знать, что во всех без исключения странах Восточной Европы, включая Болгарию и Румынию, вся национальная элита, вся творческая, гуманитарная интеллигенция рассматривала социализм советского образца как ненормальный строй, как отступление от нормы, от того, что свойственно человеку. Я уже обращал внимание читателя на признание одного из руководителей Международного отдела ЦК КПСС Карена Брутенца (кстати, мы, как коллеги, воспринимали его как представителя консервативного, догматического крыла руководства ЦК КПСС), что на самом деле «значительная часть населения так называемых братских социалистических стран Восточной Европы» воспринимали свой социализм, как нечто чуждое, навязанное им «извне» Сталиным, как нечто чуждое их «западной» природе.
[162]
Кстати, признания самого Карена Брутенца о зыбкости социалистической идеи в умах населения стран Восточной Европы противоречит его заявлению, что «режимы в большинстве стран Восточной Европы, несмотря на растущие трудности, отнюдь не шатались».
[163] Разве массовые забастовки рабочих в Польше в августе 1980 года, которые мобилизовали 8 миллионов человек и привели к появлению «Солидарности», – не признак глубочайшего кризиса польского варианта советского социализма? Впрочем, все, что говорит о настроениях в «братских странах» уже в 70-е прошлого века сам Карен Брутенц, свидетельствует об исходной непрочности социализма в Восточной Европе. Как иначе трактовать «симптомы надвигающегося кризиса», «углубление трудностей в экономике», «отставание в новой технике и технологии от развитых капиталистических стран», «нарастание социальной неудовлетворенности, особенно среди молодежи», «ослабление лояльности к СССР», о которых пишет Карен Брутенц?
В том-то и дело, что Горбачев пытался сделать все возможное и невозможное, чтобы поднять престиж социалистической системы в глазах населения «братских стран». Перестройка началась не с политики гласности, не с январского Пленума ЦК КПСС 1987 года, а с январского решения Политбюро 1986 года о перемене политики КПСС по отношению к так называемым братским коммунистическим и рабочим партиям социалистических стран. В этом решении было сказано, что «политика окрика и одергивания ушла в прошлое», что КПСС строит отношения с этими партиями на «равной» и уважительной основе.
Разрыв между политическими свободами и состоянием рыночных реформ в странах Восточной Европы, прежде всего, в Венгрии и в Польше, и нашим «застоем» к середине восьмидесятых, ко времени прихода Горбачева к власти стал увеличиваться. И в ГДР к этому времени назрела необходимость серьезных перемен. Берлинская стена воспринималась всем населением этой страны и даже членами СЕПГ как чудовищный анахронизм, как аномалия. И мы уже не могли отгородиться от стран Восточной Европы «железным занавесом», как отделились от «загнивающего капитализма». Сотни тысяч советских людей со второй половины семидесятых начали ездить в европейские социалистические страны и увидели, что можно жить по-другому, не так стесненно, без бесконечных очередей за продуктами, без колбасных электричек, без запрета на западное кино. Не забывайте, что московской интеллигенцией семидесятых Польша и Венгрия воспринимались как рай на земле, ее поражала большая свобода эмиграции, выезда на Запад, свобода дискуссии, наличие оппозиционных изданий.
Возможно, если бы не Сталин с его безумной идеей экспорта социализма в страны Восточной Европы, то СССР, как остров социализма в море капитализма, мог бы еще просуществовать лет десять – пятнадцать. Честно говоря, только политик с отмороженными марксистскими мозгами мог решиться на строительство социализма в католической и крестьянской Польше. Но раз уж Сталин решил осчастливить страны Восточной Европы своим социализмом, то мы, став лидером, частью мировой социалистической системы, мирового социалистического хозяйства, были вынуждены реагировать на изменения, происходящие в соседних странах.
Люди, эксперты, которые обвиняют Горбачева в сломе социализма, не принимают во внимание, что марксистская модель социализма не была реализована в чистом виде даже в СССР, как я уже обращал внимание выше. Даже в условиях так называемого развитого социализма у нас в начале восьмидесятых годов в личных подсобных хозяйствах крестьян, то есть в частном секторе, на рыночных условиях производилось 25 процентов валового производства сельского хозяйства и более пятидесяти процентов овощей, мяса, молока. Даже в условиях развитого социализма страна, миллионы жителей села и малых городов кормились за счет частного сектора.
В социалистических странах Восточной Европы этих непокоренных социализмом, непокоренных марксистско-ленинской идеологией и плановой социалистической экономикой территорий было еще больше. В Польше, в Венгрии сохранился частный сектор в сфере обслуживания. Ремесленник-частник сохранился даже в Болгарии и Румынии. Как я уже сказал, в Венгрии и особенно в Польше подавляющая часть творческой интеллигенции находилась вне партии, вне идеологического контроля. И в Польше и в Венгрии уже со второй половины семидесятых студенческая молодежь перестала вступать в партию.
