Вот почему, на мой взгляд, надо хотя бы сейчас осознать человеческие реалии, с которыми имели дело коммунистические реформаторы, и которые стоят за нынешним кризисом демократии.
Очевидно, по крайней мере, сейчас, что семьдесят лет советской власти не только не изгнали традиционный российский патернализм, традиционную веру в царя-батюшку, переросшую в веру в доброго Ленина, а, наоборот, укрепили ее. Патернализм для меня не только персонификация власти, сакральное восприятие царя, вождя, но и перенесение на нее ответственности за свою судьбу, жизнь, благосостояние своей семьи. Отсюда пассивность, вечное ожидание чуда, ниспосланного сверху, атрофия способности к самоорганизации, к защите своих интересов. Как следствие – поразительная нерасчлененность сознания, леность мысли, нежелание считаться с возможным, видеть, отличать возможное от невозможного, отсутствие интереса к исследования причинно-следственных связей. Патернализм начисто, сознательно парализует способность к анализу, сопоставлению фактов, пониманию исходной альтернативности наблюдаемых нами процессов. Расплатой, страшной расплатой за эту мутность провождистского сознания является распад СССР. Оказывается, что миллионы людей, голосующие за Ельцина с его суверенитетом РСФСР, не понимали, что они голосуют за отделение России от Севастополя, Крыма и т. д.
Мои личные наблюдения, личные многочисленные контакты с политически активным и политически неактивным российским и даже московским, столичным населением на протяжении последних двадцати лет убедили меня в том, что у наших людей, даже образованных, отсутствует какой-либо существенный интерес к категории «причина». Еще в годы перестройки, как я убедился на собственном опыте, никто из тех, кто называл себя патриотами, ничего не хотел знать о причинах морального, политического кризиса в странах Восточной Европы, причинах бархатных революций. Вместо этого – обвинение Горбачева в том, что «он развалил мировую социалистическую систему».
Подобное нежелание знать, считаться с причинами перестройки, с теми запросами, на которые пытался ответить Горбачев, нежелание или неспособность мыслить системно, проявляются и сейчас, в ходе нынешней дискуссии о перестройке.
Несколько лет назад один прекрасный русский писатель Владимир Личутин, писатель от бога, рассерженный моей статье о Горбачеве, опубликованной в «ЛГ», сказал мне: «Саша, неужели ты не понимаешь, что все дело в родимом пятне Горбачева, что это родимое пятно было плохим знаком для России». Я пытался спорить, ссылался на пример с Ельциным, у которого не было никакого родимого пятна, но который сознательно, как торговец, обменял Крым на Кремль, подготовил и осуществил раздел России, и только во имя того, чтобы самому царствовать в Кремле.
Я до сих пор, общаясь со своими соседями в деревне (многие из них работают в Москве), где живу летом, слышу один и тот же вопрос: «Ты, Александр, скажи, Жириновский стоящий мужик или нет?»
Вместо фамилии Жириновского в этом вопросе может стоять фамилия Рогозина или самого Путина. Это дела не меняет. Главное в том, что до сих пор, спустя уже скоро тридцать лет после начала перестройки, нашего среднего избирателя интересуют не воззрения того или иного политика, не его профессиональные навыки, навыки управления, мера понимания им экономики, не его программные воззрения и даже не его моральные качества – совестливость, доброта, а только степень его крутизны. Помните звучащую в годы перестройки везде – и в электричках, и в троллейбусах, и в пивных фразу: «Вот Ельцин – настоящий мужик, а Горбачев – размазня, подкаблучник». И весь сказ. И с этим мутным сознанием, которое реагирует в первую очередь на крик, окрик, агрессивное поведение, крутизну и бескомпромиссность позиции, мы начали наши демократические преобразования.
Никто из десятков миллионов людей, голосовавших в 1991 году за Ельцина, не хотел знать, с какой программой он выступает, какие силы за ним стоят, не хотели видеть, что Ельцин с самого начала был орудием разрушения СССР. Но все хотели ему победы, потому что, в отличие от «плачущего большевика» Николая Ивановича Рыжкова, Ельцин был настоящий мужик.
И в этом какой-то парадокс массового русского политического сознания. С одной стороны, русский человек очень чувствителен ко всем рассуждениям о душе, о добре, о духовности и морали. Но в ситуации выбора этот же человек делает ставку на силу, а иногда на грубость, отдает предпочтение простым, линейным решениям, основанным на ломке, насилии, на дух не воспринимает людей, олицетворяющих осторожность, взвешенность. Горбачев проиграл Ельцину прежде всего потому, что он, при всех своих недостатках, был реалистичным, ответственным политиком, он не шел на резкие преобразования в отношении собственности, на отказ от плановой экономики, на развал ВПК. Ельцин, как рупор радикальной непримиримости, давал обещания, шел на слом всей системы, слом всей экономики и получил поддержку масс, получил народное одобрение на разрушение всего старого советского мира. Этот же человек, российский избиратель, любящий порассуждать о духовности и справедливости в политике, не поддерживает постепенность, терпимость, толерантное отношение к иной позиции, он готов поддержать самые радикальные, самые революционные меры, лишь бы они обещали быстрый, позитивный результат, обещали чудо.
Массовый российский избиратель не умел ни во времена Горбачева, ни сейчас осознать свои интересы, соотнести эти свои уже осознанные интересы с программой, профессиональными качествами тех или иных политиков, а потом соотносить поступки, действия своих любимцев со своими ожиданиями.
Не только Горбачев вместе с перестройщиками, но и их политические противники, члены кружка Андрея Сахарова и Елены Боннэр, радикальные демократы, не понимали, что назревшая, вскормленная железным занавесом, прессингом коммунистических запретов потребность, острая потребность перемен не имела и не имеет ничего общего ни с демократическими чувствами, ни с демократическим сознанием. В этом разрыве между острой, нестерпимой потребностью перемен, взращенной сталинизмом, а затем брежневским застоем, и неготовностью масс к демократическому обществу как раз и коренится основная причина поражения перестройки и последовавшего после нее коллапса СССР, всей общественной жизни.
Горбачев, взращенный мифами советской пропаганды, не видел, что за так называемым активным и сознательным советским тружеником стоит старый русский раб в квадрате. Надо было понимать, что сама советская система предполагает искоренение какой-либо самостоятельности поступков, самостоятельности мышления, исключает какое-либо активное отношение к жизни и действительности. Это, прежде всего, связано со спецификой строительства социализма в России, когда воля революционного «сознательного меньшинства», на самом деле воля коммунистической интеллигенции, была навязана подавляющей части населения по преимуществу крестьянской страны.
Социализм никогда у нас не строился снизу, никогда не был торжеством масс. Кстати, и победа большевиков стала возможна не благодаря политической культуре масс, а благодаря ее отсутствию.
Кстати, и это самое интересное, сам по себе рост образования масс, достижения всеобщего среднего образования ничего не меняло в этой части психологии советского человека. Как выяснилось, само по себе образование, просвещение в условиях левого коммунистического тоталитаризма, в условиях советской системы не прибавляли населению, русскому народу ни самостоятельности, ни способности, потребности к самоорганизации. Как мы теперь видим, на выходе из советской системы способность русского человека к самоорганизации оказалась ниже, чем восемьдесят лет назад, во времена гражданской войны. Никто в России, ни в деревне, ни в городе, не создает коллективов взаимопомощи, советские колхозы умерли, а первичных форм кооперации, потребительских, сбытовых, я уже не говорю о производственных, у нас до сих пор не появилось.
