Когда дело контроля за моралью, за поступками, мыслями людей, за их поведением целиком возлагается на систему, на партию, комсомол, «производственный коллектив», когда страх вступить в конфликт с системой становится главным регулятором мыслей, слов, поступков, то все способности души и прежде всего способность к самоконтролю, к самоограничению постепенно отмирают. Государственный атеизм тоже подтачивал силы внутреннего сторожа, которые несло в себе религиозное чувство.
И поэтому произошло то, что произошло. Распад системы, исчезновение партии, комсомола, ока КГБ – увольнение внешнего сторожа – привело не к расцвету личности, не к взрыву творчества масс, не к возрастанию роли моральных ценностей, а, напротив, к тотальной деградации значительной части населения.
Никто, ни Горбачев, ни перестройщики, ни разоблачители системы не понимали, что человека, которого они живописали в своих статьях, то есть стремящегося от природы к самосовершенствованию, к развитию всех своих задатков, к «всестороннему развитию», этого человека, которого описывали в своих книгах прогрессивные советские философы на протяжении двадцати лет, до самого начала перестройки, на самом деле нет. Как выяснилось, задатков к бомжеванию, к ничегонеделанию в человеке столь же много, как и задатков к «свободному творческому труду». По крайней мере многие у нас восприняли свободу как свободу ничегонеделания. И до тех пор, пока существовала система, которую советская интеллигенция критиковала, она худо-бедно заставляла советского человека быть человеком.
Но как только миллионы людей оказались предоставлены сами себе, когда погибли все старые советские институты социализации, все институты обуздания нечеловеческого в человеке, когда мнение окружающих ничего не стало стоить, то выяснилось, что многие, очень многие, предоставленные сами себе, просто не в состоянии стать полноценными людьми. Оказалось, что советский строй действительно преуспел, он создал человека, который может нормально жить и работать только в условиях политического принуждения к труду, при социалистической организации труда, но он, этот человек, разрушается, распадается, как только его лишают тотальной опеки, освобождают от всех форм внешнего контроля.
В нынешней России, где нет национального самосознания, нет сознания, которое свойственно историческим нациям, армянам, евреям, китайцам, грекам, нет сознания личной ответственности за престиж, доброе имя своего народа, в нынешней России, где религиозное сознание выветрилось, где не было и нет всех традиционных профессиональных корпораций, в России, где советская семья являлась полусемьей, вне связи поколений, крах старого режима оказался для многих катастрофой.
Теперь выяснилось, что социалистическая, ускоренная модернизация, которую хвалят и идеологи КПРФ, и даже идеологи радикальных реформ, на самом деле была разрушением фундаментальных оснований общественной жизни. Кстати, сначала эта модернизация давала эффект, ибо в первых двух поколениях советских людей сохранялись остатки крестьянского трудолюбия, крестьянского воздержания. Но уже в третьем поколении, уже в начале семидесятых мы увидели то, что исследовал Игорь Васильевич Бесстужев-Лада: ускоренно разлагающийся советский рабочий класс и ускоренно разлагающееся советское крестьянство, среди которого уже половину составляют алкоголики I и II степени.
Никогда за историю в России не было такого количества опустившихся, деморализованных людей. Никогда в истории России не стоила так мало мораль и моральные ценности, совесть и благородство людей. Молодежь сегодня деградирует не от нищеты и бедности, а от безволия, от утраты смысла жизни. Конечно, деградацию нашей молодежи, ее расчеловечивание стимулирует наше либеральное телевидение, которое учит, что убивать не страшно, что нет ни стыда, ни совести, а есть только экономический интерес. Но надо не забывать, что наше либеральное телевидение, отданное на откуп журналистам с аналогичным, «либеральным» мировоззрением, является продуктом все той же советской системы, советского воспитания, которое, вслед за Лениным, повторяло, что нравственно все, что служит победе коммунизма.
Надо видеть правду нашей жизни, какая она есть на самом деле. Предпосылки нынешнего распада, духовной и физической деградации значительной части населения и, прежде всего представителей бывшего рабочего класса и колхозного крестьянства, были заложены в ускоренной, насильственной модернизации русского уклада жизни.
Никто, ни перестройщики, ни их противники – радикальные демократы, выступающие против так называемой «номенклатурной перестройки», не видели, какой на самом деле человеческий материал нам оставляет социализм. Они не видели, что наш советский человек (включая даже советскую интеллигенцию), то есть тот человек, который ругал Горбачева за нерешительность, который хотел скорых перемен, на самом деле не был готов ни к демократии, ни к жизни в рыночных условиях.
Я не вижу ни в идейных предпосылках перестройки, ни в человеческих мотивах, которые за ней стояли, ни в том, как она воплощалась в жизнь ничего такого, что не было бы отражением нашего русского национального характера. Все по нашему, по русскому максимализму, прыжок от одной крайности к другой., во всем, и прежде всего в жажде добра и правды, дефицит чувства реальности, самостоятельности мышления, стремление всего достичь сразу, немедленно. И, самое главное, извечный дефицит здравого смысла, неразвитость инстинкта самосохранения, какое-то мутное, нерасщепленное сознание, характерное для многих людей. Мой собственный анализ психологии перестройки, стереотипов мышления, которые стояли за многими решениями Горбачева, опровергает высказанное мной в начале книги предположение, что якобы после семидесяти лет коммунистического эксперимента уже ничего не осталось от природы русского человека, из которой исходили русские мыслители в изгнании в своих прогнозах о судьбах коммунистической России. В том-то и дело, что негатив русского национального характера никуда не ушел, а позитив, то, что составляло основу русской православной души, к примеру, чувство сострадания к лишениям, болям и мукам другого человека, стал незаметен. Как не было у нас, русских, «склонности уважать независимую мысль и склоняться перед правдой»,
[166] так этой склонности и нет до сих пор. Как не было развитого инстинкта самосохранения, так нет его и сейчас. Свидетельством чему, на мой взгляд, вл многом неадекватная реакция населения на события в Украине весной 2014 года. Как не было чувства национального единства, объединяющего народные массы с национальной элитой, с теми, кто сохраняет, творит национальную культуру, так его и нет. Отсюда и поразительное безразличие статистического большинства не только к судьбам дореволюционной образованной Росси, но и к судьбам сталинских репрессий 30-х.
Попытки превратить коммунистическую интерпретацию учения Николая Данилевского об особой русской цивилизации в государственную идеологию неизбежно ведут к оправданию большевистского насилия как необходимого условия воплощения в жизнь якобы русского коммунистического кода.
И именно эти гримасы новой российской государственной идеологии, оправдывающей по сути насилие во имя идеала равенства, укрепляют мою уверенность в том, что перестройка Горбачева, напротив, была инициирована самым лучшим, что было в русской душе, и прежде всего чувством сострадания к невинным жертвам насилия, произвола власти, стремлением создать политическую систему, в которой не было бы возможно то, что происходило в России в 30-е, ценилась бы человеческая жизнь, сохранялось бы право русского человека на жизнь достойную и счастливую. За перестройкой стояли гуманистические ценности, которые являются общими для всей европейской, христианской цивилизации.
