Не было на самом деле более последовательного марксиста, чем Владимир Ленин, не было более марксистской, более радикальной революции, чем Октябрьская революция Ленина и Троцкого. Ленин в главном, в деле «расправы» с частнособственническим прошлым, никогда не порывал с учением о диктатуре пролетариата. Сергей Кара-Мурза, выводящий сегодня большевизм и всю практику его практику революционного преобразования России за рамки марксизма, просто повторяет характерную для времен перестройки трактовку ленинизма как азиатскую интерпретацию европейского по духу марксизма. Согласно этой перестроечной интерпретации Октября получалось, что Ленин, в отличие от Маркса, был просто «азиат».
На самом деле, ни Грамши, ни его последователь Сергей Кара-Мурза не учитывали, что не «азиат» Ленин, а европеец Маркс первым пришел к мысли, что революционный террор может стать мощным оружием в руках победившего пролетариата. «Сократить, упростить и концентрировать кровожадную агонию старого общества и кровавые муки родов нового общества может только одно средство – революционный терроризм».
[174] Эти слова принадлежат Карлу Марксу.
И европеец Карл Маркс, и «азиат» Ленин страдали одной и той же слабостью. Оба они были поклонниками якобинской диктатуры, оба оправдывали плебейский терроризм Великой французской революции. Да, Ленин уже в 1903 году хотел «разделаться с царизмом по-якобински, или, если хотите, по-плебейски». Но не следует забывать, что и здесь он следовал советам Карла Маркса.
[175] «Весь французский терроризм, – писал Маркс в знаменитой «Новой Рейнской газете» в 1848 году, – был не чем иным, как плебейским способом разделаться с врагами буржуазии, с абсолютизмом, феодализмом и мещанством».
[176]
Вот почему, как мне представляется, нельзя сводить целиком якобинство Ленина к его народнической родословной, связывать его пристрастие к насилию, террору с влиянием Чернышевского. На мой взгляд, Николай Бердяев в своих «Истоках и смысле коммунизма» преувеличивает влияние Чернышевского на Ленина. У каждого народа было достаточно людей, которые верили, что с помощью топора
[177] можно разрешить все социальные конфликты, что расправа над имущими приближает царство божие на земле. Обиженных, жаждущих мести, расправы, людей с больной душой, я уже не говорю об авантюристах, достаточно у каждого народа.
В конце концов, сам Н. Валентинов, связывающий якобинство Ленина, его пристрастие к диктатуре с влиянием на него Чернышевского, признает, что все эти идеи вылились у него в твердые убеждения уже в зрелый, в марксистский период. Написав «Шаг вперед – два шага назад», Ленин в это время пришел к твердому убеждению, что ортодоксальный марксист – социал-демократ непременно должен быть якобинцем, что якобинство требует диктатуры, что «без якобинского насилия диктатура пролетариата выхолощенное от всякого содержания слово»
[178]
Марксистское революционное семя просто легло на вспаханную Чернышевским и Добролюбовым русскую революционную почву. Ни одна страна Европы, наверное, в то время не была так подготовлена к восприятию марксистского учения о диктатуре пролетариата, как Россия 1917 года.
[179] Причины – ненависть значительной части населения к «белой кости», к наглой русской буржуазии, люмпенизация значительной части рабочего класса, неразвитость гражданского общества, среднего класса и фатальный дефицит правовой культуры, уважения к правам и свободам личности.
Не Чернышевский, а Маркс с его «Манифестом Коммунистической партии» структурировал, организовал революционную волю и революционное нетерпение студентов, не могущих примириться с самодержавием.
Более того, Маркс своим учением о классовой борьбе и неотвратимой гибели частнокапиталистического общества дал историческое оправдание тому насилию над старой, ненавистной им Россией, к которому они стремились. Он своим научным авторитетом осветил борьбу Ленина, придал ей сакральный характер. И это было решающим моментом.
Прочтите самые жесткие, зовущие к насилию, прославляющие насилие работы В. И. Ленина, к примеру, «Две тактики социал-демократии в демократической революции» и особенно работу «Пролетарская революция и ренегат Каутский».
Не у Чернышевского и Ткачева Ленин черпает свои аргументы, направленные против буржуазного либерализма и оппортунизма, а у Маркса. Не надо урезывать революционный энтузиазм масс боязнью победить, пишет Ленин, ибо Маркс говорил, что «революции – локомотивы истории», «революции – праздник угнетенных и эксплуатируемых.
[180]
«…Вульгаризаторы марксизма, – пишет здесь же Ленин, – никогда не задумывались над словами Маркса о необходимой смене оружия критики критикой оружия. Всуе приемля имя Маркса, они на деле составляют тактические резолюции совершенно в духе франкфуртских буржуазных говорунов, свободно критиковавших абсолютизм, углублявших демократическое сознание и напоминавших, что время революции есть время действия, действия и сверху и снизу».
[181]
И Ленин был прав. Никто ближе его не стоял к Марксу-революционеру, Марксу, призывавшему к уничтожению всего, что охраняло частную собственность. Ленин был прав, когда говорил, что в диктатуре пролетариата «суть учения Маркса».
[182] И даже когда Ленин упразднил так называемую буржуазную демократию, свободы и права, завоеванные Февральской революцией, разгонял Учредительное собрание, он находил опору в Марксе, он действовал по Марксу. Отбивая обвинения Каутского в том, что Октябрь принес не демократию, а деспотизм, Ленин, в сущности, от себя говорит очень мало, он только цитирует Маркса и Энгельса. Я бы очень посоветовал перелистать работу Ленина «Пролетарская революция и ренегат Каутский» тем, кто никак не может поверить в то, что мы делали революцию и социализм по Марксу и Энгельсу.
