И теперь становится понятным, что если бы большевики с самого начала предложили русскому крестьянству общность имущества и общий коммунистический, безвозмездный труд во имя великих целей, т. е. все то, что, по мнению проповедников особой русской цивилизации, заложено в нашем культурном коде, в нашем православном идеале, то понятно, что за ними никто бы не пошел. Когда Ленин и Троцкий в начале 1918 года призвали беднейшее крестьянство к гражданской войне в деревне, к походу на кулака, то они соблазнили их лозунгом «грабь награбленное». Революцию русские люди делали не во имя того, чтобы «жить на минимуме материальных благ» и раствориться в «коллективном братском труде во имя великих целей», чему их учат сегодня проповедники учения об особой русской солидарной цивилизации, а, как писал в мае 1917 года Максим Горький, «чтобы человеку лучше жилось и чтобы самому стало лучше».
[205]
И я не думаю, чтобы современники и участники революции 1917 года хуже знали мечты и идеалы русского человека, чем нынешние проповедники безвозмездного монастырского труда. Наверное, кость от кости трудового русского народа Максим Горький лучше знал душу своего народа, чем нынешние неокоммунисты, сформировавшиеся в инкубаторе советской системы. Лучше жить для русского крестьянина – это, прежде всего, не голодать, иметь свою крышу над головой и достаток.
Повторяю. В русском крестьянине всегда был силен инстинкт уравнительности, на эту тему написано тысячи страниц, но он никогда не испытывал душевной тяги к тому, что составляет сущность коммунистической идеи в ее первоначальном виде, а именно к коллективному труду на обобществленных средствах производства, коллективному кормлению и коллективному быту. В рамках общины каждая семья столовалась отдельно на своем поле, отдельно кормилась. В рамках большой семьи, на что обращал внимание Г. В. Плеханов в своей полемике с народниками, каждая невестка отдельно доила коров, отдельно готовила пищу для своего мужа и детей.
Сам по себе идеал полного равенства не ведет к коммунизму, ибо он (по крайней мере, в сознании людей, как и было в крестьянской среде в России) может трактоваться как равенство собственников, равенство крестьянских усадеб, наделов. Все верно. На этом настаивали все веховцы, особенно упомянутый выше Семен Франк. У русских распределительный подход всегда доминировал над производительным. Но надо понимать, что распределительный подход как раз и связан прежде всего с чувством собственности. Забрать собственность у помещика, буржуя не для того, чтобы все сделать общим, а для того, чтобы самому стать настоящим, крепким собственником, чтобы самому насладиться жизнью, достатком. И опять я иду в своей оценке истинных целей тех, кто поддержал конфискационные лозунги русской революции, за наблюдениями Максима Горького. Конечно, романтизм русской революции не умер, успокаивал сам себя Максим Горький, как социалист, симпатизирующий большевикам. Но правда жизни, правда революции, добавляет он, за крестьянином пермской губернии, который прислал ему на эту тему письмо. «Да, правда, – пишет этот крестьянин-романтик, – не каждому под силу, порой она бывает настолько тяжела, что страшно оставаться с ней с глазу на глаз. Разве не страшно становится, когда видишь, как великое, святое знамя социализма захватывают грязные руки, карманные интересы?.. Крестьянство жадное до собственности, получит землю и отвернется, изорвав на онучи знамя Желябова, Брешковской… Солдаты охотно становятся под знамя «мир всего мира», но они тянутся к миру не во имя идеи интернациональной демократии, а во имя своих шкурных интересов: сохранения жизни, ожидаемого личного благополучия».
[206]
И самое главное, что видно из наблюдений Максима Горького, запечатленных в его «несвоевременных» и для сегодняшнего дня «Мыслях»: переход руля революции из рук Керенского в руки Ленина и Троцкого, на научном языке – перерастание Февральской буржуазно-демократической революции в социалистическую, – ничего не изменило в мотивации крестьян, на этот раз пошедших уже за большевиками.
Распределительный подход, т. е. желание использовать революцию для приобретения чужой собственности, обращает внимание несколько дней спустя после октябрьского переворота Максим Горький, характерен не только для крестьян, но и для некоторой части рабочих. «Есть заводы, – пишет он, – на которых рабочие начинают растаскивать и продавать медные части машин, есть очень много фактов, которые свидетельствуют о самой дикой анархии среди рабочей массы».
[207] Но крестьяне, обращает внимание Максим Горький, использовали «великую октябрьскую социалистическую революцию», в отличие от рабочих, не только для черного передела чужой, помещичьей земли, но и для полного и окончательного разграбления помещичьих усадеб. Крестьянин-коллективист, как его величают нынешние проповедники особой русской коммунистической цивилизации, разграбил в помещичьих имениях все, что можно было разграбить. «Вот недавно, – пишет Максим Горький, – мужики развезли по домам все, что имело ценность в их глазах, а библиотеки – сожгли, рояли изрубили топорами, картины – изорвали. Предметы науки, искусства, орудия культуры не имеют цены в глазах деревни, – можно сомневаться, имеют ли они цену в глазах городской массы».
[208]
Любой мало-мальски исторически образованный человек знает, что история революции 1917 года – это история разграбления народными массами собственности имущих классов. «Конечно, коммунизм, социализм для мужиков, как для коровы седло. Приводит их в бешенство, – писал в своих дневниках в Одессе в 1919 году Иван Бунин. – А все-таки дело заключается больше всего в «воровском шатании», столь излюбленном Русью с незапамятных времен, в охоте к разбойничьей, вольной жизни, которой снова сегодня охвачены теперь сотни тысяч, отбившихся, отвыкших от дому, от работы и всячески развращенных людей».
[209]
Даже если для определенной части пролетариев, рассуждал Максим Горький, социализм представляет моральную ценность, то для преобладающей части населения, для крестьян, революция – прежде всего способ нажиться, приобрести денег. «Мужики за время войны, а солдат в течении революции кое-что нажил, и оба хорошо знают, что на Руси всего лучше обеспечивают свободу человека деньги. Попробуйте разрушить это убеждение или хотя бы поколебать его».
[210]
В том-то и дело, что революция Ленина родила в массовом количестве «буржуя» из бывших матросов, красноармейцев. Максим Горький глазами «человека из провинции» говорит: «Откуда же буржуй? Отовсюду: из мужика, который за время войны нажил немножко деньжат, немножко – тысячи три, пяток, а кто и двадцать. Пришел солдат, он тоже принес немало деньжонок и довольно успешно увеличивает их, пуская в оборот. Деньгами не дорожат, их не прячут: мелкие, разменные бумажки держат при себе, а крупные суммы обращают в имущество, покупают все, что имеет более или менее устойчивую цену».
[211] Все русские мыслители, литераторы и даже вожди Октября понимали, что не было в помине никакого русского культурного кода, который бы вел к коммунизму, требовал бы коммунистической, коллективистской организации труда. Как точно подметил сам Горький, большевики просто сознательно использовали «чувства мести, злобы, ненависти» измученного народа для того, чтобы из этого «горючего материала зажечь общеевропейскую революцию».
[212]
