Почему получает популярность основанное от начала до конца на лжи учение об особой русской цивилизации? Не могли бы большевики с их идеологией III Интернационала, с их «воинствующим безбожием», с их «антихристианством», с их «материализмом, отрицающим совесть и честь», с их «тоталитарным коммунизмом», разрешающим себе все недозволенное, победить в России, если бы, как настаивал Иван Ильин, не было «невежества, ребячливой доверчивости и имущественной жадности народной массы», если бы не было дефицита «волевого элемента в Русском православии последних двух веков», и самое главное, если бы не было «незрелости русского национального характера и русского национального правосознания».
[240] Еще раз замечу, еще Николай Бердяев обращает внимание на эти же, перечисленные выше, как он считает, «бесспорные» причины, позволившие большевикам прийти к власти. «Страшная война, которой духовно и материально не мог выдержать русский народ, слабое правосознание русского народа и отсутствие в нем настоящей культуры, земельная неустроенность русского крестьянства, зараженность русской интеллигенции ложными идеями»
[241]
К тому, что говорили и писали о причинах победы большевиков, можно было добавить сказанное на эту тему самими участниками гражданской войны, к примеру, Антоном Ивановичем Деникиным. Не было бы никакой победы Ленина с его Октябрем, если бы не то, что Иван Ильин называл «незрелостью русского национального характера и русского национального правосознания». Все это в соединении «с невежеством, ребячливой доверчивостью и имущественной жадностью народной массы» дало Октябрь, то, что для русского патриота стало национальной катастрофой, национальным несчастьем, а сегодня, напротив, воспринимается наследниками национал-большевизма как праздник русской, якобы коммунистической души.
Иван Ильин уже после Второй мировой войны, в начале 50-х, написал серию статей, разъясняющих, почему в русской революции 1917 года и речи не могло идти о каких-либо возвышенных духовных вопросах, почему «индивидуалистический инстинкт» русского крестьянина и русского рабочего не осуществлялся под каким-либо «духовным руководством», не сдерживался какими-либо моральными, духовными состраданиями, почему не могло быть того, чего по определению уже к началу XX века не было в душе у русского человека, того, что могло бы сдерживать «классовую зависть и ненависть», «мстительное памятозлобие, подземно тлевшее еще от эпохи крепостного», что отвлекало бы от «мышления о частном прибытке, о частной собственности».
[242]
Такова правда. Не было в нашей революции ничего такого, что давало бы серьезные основания говорить об особой коммунистичности русского человека, о его особой предрасположенности к коллективному, безвозмездному труду. Не было в ней ничего, что подтверждало бы народнический миф о коммунистическом инстинкте русского народа. Герои Ивана Бунина говорят о том же, о чем говорили в пореформенной России Глеба Успенского: мы, русские, работать не умеем, «мы вон свою дорогу под горой двадцать лет дерьмом завалить не можем: как сойдемся – драка на три дня, потом три ведра водки слопаем и разойдемся, а буерак так и останется».
[243] Максим Горький согласен с Иваном Буниным, что революция ведет к новому изданию разинщины, она, революция, сокрушался Максим Горький, «не несет в себе признаков духовного возрождения человека, не делает людей честнее, прямодушнее, не повышает их самооценки и моральной оценки их труда».
[244]
§ 2. О славянофильских интерпретациях Октября
Мнение Максима Горького о душе русского крестьянина для меня особенно важно, ибо он в своих «Несвоевременных мыслях» напрямую вел полемику со славянофильским мифом о богоизбранности, о коммунистичности русского народа. В том-то и дело, что нынешний рецидив славянофильского, а более точно, народнического мифа о коллективистской природе русского крестьянина является во многом повторением настроений начала социалистической революции, когда многие представители социалистической интеллигенции, как и ныне наш патриарх Кирилл, видели в большевизме выражение особого мессианистического предназначения русского духа, русского народа. Якобы мы, русские, выражаясь словами патриарха Кирилла, в осевые, критические минуты человеческой истории призваны указывать человечеству путь в будущее. Кстати, Горький в «Несвоевременных мыслях» приводит выдержки из письма, автор которого обвиняет его, Максима Горького, в недооценке именно этого мессианистического предназначения русского народа. «Ваш спор с большевизмом, – настаивает автор письма к Горькому, – глубочайшая ошибка, вы боретесь против духа нации, стремящегося к возрождению. В большевизме выражается особенность русского духа, его самобытность…Мы по пророчеству великих наших учителей – например, Достоевского и Толстого, – являемся народом-Мессией, на который возложено идти дальше всех и впереди всех. Именно наш дух освободит мир из цепей истории».
[245]
И, кстати, тот факт, что в ходе большевистской революции, вожди которой никак не связывали свое детище с судьбой русского народа, рождались славянофильские трактовки происходящего, говорит все же о глубинном характере мифа об особой русской богоизбранности. По сути, все «Несвоевременные мысли» Максима Горького как раз и посвящены доказательству того, что вся мерзость и грязь начавшейся братоубийственной войны полностью опровергает этот миф «московского неославянофильства» о богоизбранности русского народа. Ничего кроме смерти русской совести не видит Горький в большевистской революции. Сегодня наши идеологи особой русской солидарной, коллективистской цивилизации делают то, на что не решились и не могли решиться вожди Октября в силу своей марксистской закваски. Они, идеологи особой русской цивилизации, связывают Октябрь напрямую с мифом об особом коммунистическом инстинкте русского человека, и тем самым пытаются вытравить из дела Ленина и Сталина их европейские, интернациональные предпосылки. «Десятками избивают «буржуев» в Севастополе, в Евпатории, – обращает внимание своего критика Максим Горький, – и никто не решается спросить творцов «социальной» революции: не являются ли они моральными вдохновителями массовых убийств? Издохла совесть. Чувство справедливости направлено на дело распределения материальных благ, – смысл этого «распределения» особенно понятен там, где нищий нищему продает под видом хлеба еловое полено, закрученное в тонкий слой теста. Полуголодные нищие обманывают и грабят друг друга – этим наполнен текущий день».
[246]
И Максим Горький раньше Ивана Бунина сказал, что в моральном уродстве большевистской революции нет ничего такого, чего не было бы во время бунта Степана Разина, Емельяна Пугачева. Всем тем, кто ужаснулся звериной жестокости русского народа во время начавшейся гражданской войны и начал кричать «Не верим в народ!», Горький отвечал: «А во что же и почему вы раньше верили? Ведь все то, что теперь отталкивает вас от народа, было в нем и при Степане Разине и Емельяне Пугачеве, в годы картофельных бунтов и холерных, в годы еврейских погромов и во время революции 905–907».
[247]
