§ 3. «Нет греха хуже бедности»: русские писатели о порочности русской бедности и убогости
Можно найти много причин, оправдывающих веру народников в коммунистическое, более того, историческое предназначение русского мужика. Был прежде всего страх перед пауперизацией населения, идущей вслед за промышленной революцией, за развитием капитализма. Но абсолютно ничего общего ни с идеалами коммунизма, с учением о социалистической организации труда не имел, повторяю, реальный мир и быт русского крестьянства. Что было общего с идеалами коммунизма у героев «Записок охотника» Иван Тургенева, у того же Хоря или Калиныча. Тургенев, в отличие от нынешних «красных патриотов», вообще считал, что натуральное дореформенное крестьянское хозяйство вело не столько к духовности, к укреплению русского характера, сколько к моральной и физической деградации русского народа. Тургенев всеми своими «Записками охотника» доказывает, что в традиционной русской бедности, убогости быта заключены все наши беды, неразвитость личности и национального характера. Здесь же, в первых строках рассказа «Хорь и Калиныч» он обращает внимание на то, что орловский мужик, который живет по старинке, натуральным хозяйством, «живет в дрянных осиновых избенках, ходит на барщину, торговлей не занимается, ест плохо, носит лапти», не только «невелик ростом, сутуловат», но, самое главное, подавлен, «угрюм, глядит исподлобья». «В то же время калужский мужик, который вышел на оброк, перевел крепостную зависимость на денежные отношения, который «торгует маслом и дегтем», является полной противоположностью своему орловскому соседу, самое главное, что он здоров душой, глядит в глаза другому человеку «смело и весело, лицом чист и бел». Торговля, рынок, предпринимательство делает русского крестьянина полноценной личностью, настаивал Иван Тургенев. И я не думаю, что Иван Сергеевич был меньше погружен в русскость, чем нынешние идеологи русской солидарной цивилизации, никогда в деревне не жившие.
Конечно, ничего нового в своем рассказе «Хорь и Калиныч» Тургенев не открывает. У меня вообще складывается впечатление, что все нынешние специалисты по русской душе, живописующие прелести русских страданий и русской полуголодной жизни, никогда не открывали собрания русских поговорок Даля. Народная мудрость на Руси никогда не оправдывала бедность, никогда не говорила, что бедность, отрешенность от благ мира сего сама по себе делает человека благостным и добрым. Напротив, русские пословицы бичуют бедность. «Нет греха хуже бедности», «Бедность не порок, а несчастье», «Бедный по чужому тужит» (т. е. своего нет, и завидует). И вот что самое главное во всей этой истории с зарождением мифа о русском коммунизме. Ни Герцен, ни даже его последователи народники не видели или не хотели видеть: в русской крестьянской общине нет того, что составляет фундамент всех социалистических теорий XIX века (кстати, начиная с Оуэна), нет коллективного, совместного труда работников, использующих машину как коллективное орудие труда. Народники не видели или не хотели видеть, что передел земли, находящейся в ведении общины, не только не вел к коллективному труду, коллективной обработке земли, а, напротив, закреплял индивидуальный труд на индивидуальном, обособленном участке земли обособленной земли. По этой причине идеологи охранительского консерватизма защищали крестьянскую общину с ее переделом тягловой земли как основное препятствие на пути проникновения в Россию западноевропейского коммунизма. Русские консерваторы куда лучше знали психологию русского крестьянина, чем русские народники. Не было никаких оснований утверждать, что крестьяне-общинники способны перейти от передела земли к совместному труду на общинной земле. Ведь уже во времена Герцена и тем более народников было известно, что даже расчистку лесов, выкорчевывание пней под пашню каждая семья совершает обособленно, для себя. И потому крестьяне были категорически против передела этой отвоеванной ими самими у леса земли. Миф о русском коммунизме это даже не мечта, ибо никогда ни один русский крестьянин не мечтал о совместном труде на общую пользу. Нет ни одной русской пословицы, которая бы говорила об этой мечте. Никто, начиная с Герцена и кончая нынешними новыми славянофилами типа Сергея Кара-Мурзы и участников семинара Владимира Якунина, не принимает во внимание, скорее всего просто не знает, что и социалисты-утописты, и Карл Маркс связывали коммунизм не только с коллективным трудом на коллективных средствах производства, но и с коллективным бытом, коллективным воспитанием детей. Ничего подобного в русской крестьянской общине не было и быть не могло. Наш советский «социалистический образ жизни» был лишен самых главных, коренных черт подлинной коммунистичности по Марксу, был лишен и коллективного быта, и коллективного воспитания детей. Наличие в СССР и индивидуального быта семьи, и особенно так называемых «личных подсобных хозяйств колхозников и работников совхозов», и соответственно наличие свободного рынка овощей, фруктов, продуктов животноводства свидетельствует на самом деле о капитуляции большевиков перед фундаментальными основаниями частнособственнической цивилизации. На самом деле «красный», коммунистический проект в национальном масштабе в СССР так и не удалось реализовать. В стране, где все семьдесят лет советской власти более 60 % населения жили в индивидуальных домах на земле, ограниченных забором, ни о каком коммунизме не могло быть и речи. За забором миллионов и миллионов социалистических тружеников сохранялся мир традиционного русского мещанства.
§ 4. Протест русской души против коллективного труда как «огульной» работы
В 80-х годы XIX века, когда П. Н. Ткачев в своем письме к Энгельсу настаивал, что русский крестьянин является коммунистом и по инстинкту и по традиции, уже ничего не оставалось от того первобытного коллективизма, который еще сохранялся в дореформенной России. И, самое главное, к тому времени литераторы-разночинцы, впервые описавшие реальный быт русского крестьянина и впервые всерьез исследовавшие его психологию, то, что сейчас принято называть менталитетом русского народа, показали: на самом деле русские крестьяне всем своим существом противятся тому, что является фундаментальной основой коммунизма, общему труду на общее благо. Максим Горький, отдававший Глебу Успенскому пальму первенства в деле ниспровержения народнического мифа о русском мужике-богоносце, не учел, может быть, просто не знал, что Александр Энгельгардт в своих 12 письмах из деревни впервые подробно и всесторонне описал индивидуалистическую мотивацию крестьянского труда в рамках общины.
В реальной крестьянской жизни все обстояло образом прямо противоположным тому, что говорили о ней идеологи коммунизации русской деревни. Русская душа, как никакая другая, противилась тому, что русские крестьяне назвали «огульным» трудом, то есть коммунистической организацией труда. Многое, кстати, открыли и попытки так называемого «хождения в народ». Призывы народников к установлению крестьянского братства, где не будет ни твоего, ни моего, ни барина, ни угнетателя, а будет работа на общую пользу и братскую помощь между всеми,
[267] ничего, кроме усмешки, у русского крестьянина-общинника не вызывали. Хождение в народ не только провалилось, но провалилось с позором. С тех пор все те в России, кто имел голову на плечах и с уважением относился к своему народу, знали, что русский крестьянин не примет добровольно коммунизм. Если, как писал уже в XX веке Иван Ильин, среди революционной интеллигенции у нас всегда находились те, кто был не от мира сего, кто продолжал «верить, будто русский мужик только мечтает о том, чтобы ему ничего не принадлежало»
[268], то русский крестьянин, напротив, всегда мечтал только о том, чтобы расширить свой земельный надел, сохранить его в своей собственности. Еще раз повторяю. Ничего общего не имеет с реальным русским национальным характером, с реальной русской жизнью утверждение и дореволюционных славянофилов типа Николая Данилевского, и нынешних красных славянофилов, что русскому человеку заказана идея собственности, что в его душе нет ни грана меркантильности, стремления к выгоде, что он живет только моралью.
