— Знаете что, — выдавил запыхавшийся купец, успевший остановить доктора уже на самой лестнице, — я, пожалуй, лучше тому, тестю-то, своего зайца так отдам, будто сбежавшего нашел, беспокойство проявил, так сказать. Бес с ним, с подарком, раз такое дело. А вы этого заберете? Я же вижу, он вам нравится.
— Которого? — не без сарказма уточнил криптозоолог. — Того, что погрязнее?
— Да любого берите! — закричал купец, услышав очередной звон сверху.
Сэр Бенедикт пожал плечами и снова поднялся на второй этаж. По комнате Калины Ипатьевича будто прошелся ураган: замечательно безвкусные вазы были переколочены, ковры местами подраны, а на хозяйском ложе, наставив друг на дружку ветвистые рога, стояли два кроленя.
Судя по всему, спор у ушастых вышел нешуточный.
— Кы-ш-ш-ш! — говорил один.
— Кы-ш-ш-ш! — отвечал ему другой.
Брут бесстрашно выбрал «того, что погрязнее», ловко подхватил под мышку, второго, бросившегося то ли в атаку, то ли на защиту собрата, отпихнул концом зонта.
— Я приказчику скажу, пусть вас отвезет, — с облегчением выдохнул Калина Ипатьевич, представив, как нелепый иностранец станет искать извозчика с такой ношей.
— Беня, погоди! — бросился вслед уходившему Модест Дионисович. — Я знаю, где мы этого зайца сегодня с выгодой реализуем! Да и тебя представим в лучшем свете!
— Глафира, а любите ли вы кроликов? — крикнул сэр Бенедикт в сторону кухни, откуда доносился грудной басок, напевавший веселую девичью песенку.
— А то как же, барин! — откликнулась Глаша. — И в подливке, и в жарком, а уж в пирогах с луком как хороши… Ой!
Судя по реакции горничной, вышедшей на зов в переднюю готовить рогатых кроликов ей еще не доводилось.
— Мне импонирует ваш кровожадно-гастрономический настрой, — многозначительно улыбнулся криптозоолог, — но этого кролика нужно пока что только вымыть, есть его мы погодим.
И то правда, после склада с тухлятиной вид кролень имел самый неприглядный, а уж по запаху не то что в еду, но и в подарок непригодный.
— Ну давайте, чего уж… — протянула руки сострадательная девушка. — Где это он так изгваздался?
— Этого вам, Глаша, лучше не знать. — Сэр Бенедикт передал с рук на руки присмиревшую криптиду. — Лодыжки только берегите, бодается больно.
— А я его за рога, — по-хозяйски перехватила чудище девка, — мы, деревенские, с животиной да не управимся?
— Эх, Глаша, Глаша, цены вам нет, — в кои-то веки отозвался о ком-то одобрительно криптозоолог и, растроганный, отправился в свои комнаты переменить испачканное платье к вечеру.
Через час после заката на пороге дома в Пекарском переулке вновь стоял Модест Дионисович в игривом костюме в клетку, в котелке и с тросточкой. Усы щеголя были уложены с таким тщанием, какое не всякая модница приложит к собственной вечерней прическе.
— Глафира, душенька, это тебе. — Гость прямо на пороге широким жестом вынул из кармана круглый печатный пряник. — Все расстегайчики твои вспоминал, решил порадовать.
Глаша, открывшая дверь, взвизгнула совсем по-девичьи, так, будто и не было в ней без малого трех аршин росту, и на радостях чмокнула дарителя прямо в макушку.
Когда довольная горничная отправилась сообщать хозяйке о посетителе, Модест Дионисович подмигнул вышедшему на шум криптозоологу и пояснил:
— Представительские расходы. Учитесь, Беня, за это денег не спрошу. В Великороссии заниматься делами довольно просто, не то что в этой вашей Англии. — Тут щеголь споткнулся, рассмотрев как следует костюм криптозоолога. — Беня, ну что вы все в черном да в черном?! Хотите, присоветую портного?
— А хотите, я вам своего?
— Вот уж увольте!
— И вы меня, — сэр Бенедикт фамильярно вынул бордовую, почти черную, гвоздику из лацкана Модеста Дионисовича и пристроил на свой, атласный, — а вот адрес цветочника, пожалуй, возьму.
В довершение своего вечернего костюма доктор достал из кармана круглые очки с фиолетовыми стеклами, снял с вешалки плащ летучей мыши, подхватил зонт и саквояж.
— Зачем вам? Это всего лишь вечер в клубе, да и погода ясная, — удивился такой основательной экипировке Модест Дионисович.
— Никогда не знаешь, в какой момент может пригодиться зонт, — ответил англичанин, виртуозно раскрутив в пальцах свой неизменный аксессуар.
На этот раз Модест Дионисович пренебрег собственным средством передвижения и нанял извозчика.
— Не было еще такого, чтобы кто-то трезвым возвращался из купеческого клуба, — разъяснил он свою предусмотрительность и тут же потребовал от криптозоолога дать вознице обещанный «рупь».
Молча ехали недолго, как ни странно, первым задушевную беседу завел сам иностранец.
— Ну ладно купец этот, семеро по лавкам, а вам-то что нужно от Анфисы Ксаверьевны?
— Что же, вы считаете, что квартирная хозяйка ваша не хороша? — усмехнулся Модест Дионисович.
— Вам не хороша, — уточнил его спутник, сдвинув очки на нос вроде как в желании увидеть истинное лицо собеседника.
Тут-то щеголь впервые и обратил внимание, что глаза у доктора странные — серо-голубые в крапинку, как яйца перепелки.
— Ну что ж, была у меня невеста по любви, — легко, безо всякого сожаления признался Модест Дионисович. — Та скоропостижная женитьба закончилась буквально через полгода, когда выяснилось, что у душечки Зизи я второй муж.
— Анфиса Ксаверьевна тоже не невинная дева.
— Да, но по крайней мере мне не стоит опасаться, что ее супруг лично придет ко мне, чтобы сообщить о своем существовании…
— Раз брак по любви уже был, логично попробовать брак по расчету? — под стук копыт допытывался невесть отчего проявивший интерес к личной жизни своей домохозяйки криптозоолог.
— Есть у женщин достоинства и поболе богатства и молодости, — назидательно сказал Модест Дионисович, ловя своей улыбкой отсветы вечерних фонарей.
— Например, недвижимость в виде барского дома в хорошем районе, доставшегося от покойного мужа ее несовершеннолетнему сыну?
— Вы меня, Беня, с альфонсами-то книжными не путайте, — погрозил пальцем в тонкой перчатке франтик. — Жена для оборотистого человека — лишь база и основа, крепкий домашний тыл, а уж как он на этой основе свои дела поведет, тут только от его талантов зависит. Анфиса Ксаверьевна женщина тихая, хозяйственная, лишних вопросов не задающая — так чего мне еще желать?
Криптозоолог издал какой-то странный звук, который можно было бы принять за смешок, но как раз в этот момент ночная тень скрыла выражение лица доктора. Несмотря на только что вырванное признание, «чичероне», кажется, ему нравился. Модест Дионисович был прелестен в своей скромной жажде наживы, обаятелен, как всякий наглец, и неожиданно честен в отношениях с жизнью.
