А ведь в лесу любая даже самая мелкая тварь знает: сперва разберись с соперником — самку нагонишь потом.
Именно дух другого самца уловил зверь и, вздыбив шерсть на загривке, понесся воевать, так как до сего момента с полным правом считал себя самым пригожим и сильным кроленем на весь необъятный каменный лес.
Серьезно настроенный заяц пересек пустынную по ночному времени улицу, проломился сквозь две зеленые и одну деревянную ограду и, обнаружив произведенный кем-то до него подкоп, проник в небольшой каретный сарай.
— Кы-ш-ш-ш! Кы-ш-ш-ш! — взывал он к сопернику, грозно нарезая круги вокруг крытого возка.
Все призывы к бою были тщетны, трус не желал мериться силами.
Тогда кролень разбежался и, испустив еще более грозный клич, запрыгнул сначала на подножку, а затем и внутрь возка. Обшарив дно, зверь убедился, что соперник хотя и был здесь, но куда-то делся.
Пораскинув спрятанными под рогами мозгами, кролень забился под сиденье и лег, выжидая.
Разбудил его толчок, скрип двери, голоса и движение. Вжавшись еще глубже в угол коляски, кролень настороженно следил за тем, как возок вытаскивают из сарая и запрягают в него лошадь. Почти сразу сверху сел некто грузный в натертых до блеска сапогах.
За все это время из разумных существ присутствие в коляске кроленя заметила только лошадь… Повернула голову, попробовала воздух губами да презрительно фыркнула, не сочтя себе за угрозу.
Так и покатил заяц по улицам Князьгорода. Невольное путешествие оказалось весьма удачным, ибо меховой живот начал недвусмысленно урчать, а на голодный желудок много не навоюешь.
Коляска остановилась в глухом переулке перед зданием, из которого доносился весьма аппетитный писк. Уши кроленя тут же встали в охотничью стойку, и он едва дождался, пока двуногий седок спрыгнет на землю, а потом последовал его примеру, только шмыгнул не в большую дверь, а в крохотный зазор между амбарами, где происходило любопытное шевеление.
Буквально с разбегу кролень поймал двух толстых крыс (главным образом потому, что те бегали медленнее остальных) и, объевшись до вздутого мехового животика, снова завалился спать, с трудом протиснувшись в какую-то дыру, ведущую внутрь здания.
Запахи, сгустившиеся в пространстве, ему нисколько не мешали, даже наоборот, успокаивали. Не пахло весной, не манил никуда сладковатый аромат.
Пару раз заглядывали какие-то двуногие, но убирались сразу же, стоило им завидеть тень разбуженного кроленя. Заяц шипел на них лениво, не в воинственном смысле, а так, для острастки, чтобы не мешали честному зверю переваривать добычу.
Проснувшись под вечер, кролень обнаружил, что ни одной крысы в амбаре больше нет, погнался было за любопытствующим котом, но лишь умаялся и окончательно постановил, что сии твари для пропитания непригодны. Пришлось-таки вылезти наружу и изрядно побегать в лунном свете за разбегающимся во все стороны пискливым ужином. Еды в этом райском месте было такое изобилие, что кролень не чувствовал лап от счастья и уже был готов обосноваться здесь навсегда.
Мечты о сытном житье пошли прахом уже на следующий день, когда в амбар зашел высокий и черный тонконог. Тонконогих заяц не любил, ибо были они шустры сверх меры, да и по худым конечностям рогами не сразу и попадешь.
Этот к тому же выкинул вот какую штуку, вошел и самым возмутительным образом вызвал кроленя на поединок:
— Кы-ш-ш-ш! Кы-ш-ш-ш!
Конечно, человеческие губы не могли произнести этот древний ритуальный призыв правильно, но никаких сомнений в намерениях быть не могло, и кролень, вздыбив похорошевший от обильного питания воротник, ринулся в бой.
Нет, такого позора ушастый не испытывал никогда… Хоть самому себе рога обламывай и голову в землю зарывай!
Кролень даже тявкнул пару раз, словно несмышленый детеныш, выкатившийся из гнезда, так ему себя было жалко.
— Ну чего ты, не бойся, маленький, — засюсюкала сверху двуногая по имени Глаша (из-за приятной шипящести имя запоминалось легко) и вылила ему на голову еще одну порцию воды из ковша.
Кролень нырнул и долго отказывался дышать, пока человечиха не вытащила его из таза за уши и не завернула в пушистое полотенце.
— Ну что ты, дурашка, чай, ты у нас кролень, а не крокунь. — Сильные руки стали растирать мокрую шерсть.
А пусть бы даже и крокунь — сейчас бедному зайцу было все равно. Сначала не справился с тонконогом, а потом и настоящего рогатого соперника не смог одолеть: не выдержал неожиданного укуса в чувствительное место около самой шеи, завизжал, постыдно прося о пощаде. Противник отпустил, и они еще несколько минут шипели друг на друга, но оба знали, кто в каменном лесу хозяин, а кому не было больше места под солнцем.
Ведь мир как устроен?
Ты либо самец, либо самка, либо опасность, либо еда.
Самцы еще делились на слабых (их следовало бодать для напоминания при каждом удобном случае) и сильных, с теми велась борьба не на жизнь, а на смерть.
Быть слабым не хотелось настолько, что кролень снова запищал под полотенцем и, увлекшись жалостью к самому себе, даже не почувствовал, что его вновь куда-то понесли.
— Барин, он пищит чегой-то… — раздалось где-то над завернутыми в полотенце рогами. — Может, мыло в глаз попало? Чуть в тазу не утоп.
— Это у него, Глаша, от душевных терзаний, — прозвучал голос тонконога.
— Чего-чего?
— Когда я его забирал, он как раз встретил собрата и, судя по прижатому хвосту и повисшим ушам, не вышел из этой встречи победителем. Не знаю уж, как они успели это определить. Так что у нас уже второй пациент с депрессией. Надоели, право слово. Снова придется измышлять какое-то чудовищное развлечение. Оставляй страдальца, буду лечить.
— Вы уж того, полечите, постарайтесь, — кроленя опустили с высоты и вытряхнули из полотенца на пол, — а то жалко очень.
Когда заботливая Глаша вышла, тонконог присел перед зайцем на корточки и словно в насмешку над сломленным воякой громко и протяжно затянул:
— Кы-ш-ш-ш! Кы-ш-ш-ш! Кы-ш-ш-ш!
Кролень лишь подобрался и упрямо уткнулся носом в пол — именно такую смиренную позу надлежало принимать слабым самцам, чтобы их поменьше бодали.
— Ах так? Ну, тогда применим смертельное оружие. — Тонконог был уже на карачках, неудобно согнувши длинное тело. Он вдруг вытянул в сторону ушастого руку, сложенную в кулак, но с оттопыренными крайними пальцами. — А вот я тебя забодаю, забодаю, забодаю!
Человечья конечность оказалась перед самой мордой зверя, да еще пару раз обидно ткнула вытянутыми пальцами в бок.
Тут уж никакого смирения у кроленя не хватило. Он поднял голову и предупреждающе издал тихое:
— Кы-ш?
— Кыш-кыш, — обрадованно подтвердил тонконог и ткнул зайца сильнее.
