— А чего он вас с Глафирой не боится?
— Мы с Глашей для него недостаточно привлекательны. Наш блистательный доктор приходит в трепет только от благовоспитанных юных красавиц. Сознание, подобно тебе, конечно, терять не станет, но вот внезапные головокружения и тошнота — это пожалуйста. Так что думаю, Бенедикт будет крайне благодарен, если ты оградишь его драгоценную персону от всяческих посягательств прекрасного пола.
Лутфи красноречиво хмыкнул: что-то он пока не замечал, чтобы криптозоолог пользовался какой-то бешеной популярностью, чтобы его понадобилось от нее ограждать.
— И не надо хмыкать, — назидательно произнесла Анфиса Ксаверьевна. — Красивых дурочек на свете столько, что и на твоего хозяина хватит.
— А чего он их так боится-то?
— Да кто его знает. Рассказывал мне, как его однажды заперли на ночь в султанском гареме. Только я не верю — наш сэр Бенедикт еще и не такого понарасскажет.
— Может, он их ненавидит?
— Кусаев, бросьте свои инсинуации и займитесь каким-нибудь полезным делом. Я люблю женщин, а они обожают меня, и не надо досужих домыслов.
Лутфи вздрогнул. Анфиса Ксаверьевна заговорщически поднесла палец ко рту. Они и не заметили, как в дверях кухни появился криптозоолог с довольно агукающим ховалой на плече.
— Глафира!
— Чаго? — высунулась Глаша из прачечной. Как Лутфи уже успел убедиться, эта отчаянная девка не только не испытывала трепета перед грубияном-хозяином, но и отваживалась дерзить в ответ. Сэр Бенедикт все спускал ей с рук. И вот почему…
— Знакомься с новым постояльцем! — Доктор со значением показал ей на ховалу.
— Ой, батюшки-светы! Это что же за чудо такое! — с детским восхищением воскликнула Глаша и бесстрашно потянула руки к пучеглазой криптиде. — Иди сюда, моя красавица.
Лутфи и Анфиса Ксаверьевна переглянулись и пожали плечами. Даже просто симпатичным ховалу можно было назвать с большой натяжкой.
— Это ховала. Ученые до сих пор спорят, отнести их к медведям или к паукообразным.
Даже упоминание о пауках не поколебало восторга горничной.
— А как зовут?
— Насколько я знаю, никак.
— Тогда буду звать ее Марусей.
— Это самец.
— Значит — Марусь, — вновь не смутилась Глаша.
Лута такое распределение ролей вполне устраивало. Он как бы невзначай выставил свои руки, чтобы доктор видел, стыдился и работы ему никакой не поручал. И криптозоолог действительно увидел: он с минуту пялился своими белесыми глазами на кисти слуги, а затем решительно отобрал свеженареченного Маруся у Глафиры.
— Кусаев, хватит прохлаждаться. Вычешите зверя, чтоб ни колтуна не осталось. Глафира, потом проверишь.
— Да я сама…
— Нет, пусть это сделает Кусаев. А ты подай чаю.
Молодой человек покорно протянул руки к многоглазой коале, надеясь, что вид этих мумифицированных конечностей заставит сэра Бенедикта передумать быстрее, чем любое слово протеста. Но хозяин даже глазом не моргнул — сунул животное и был таков.
Пришлось чесать.
К счастью, ховала не особо и сопротивлялся. Похоже, ему даже нравилось: все руки Луту облизал, да так, что промокли бинты. Теперь снимай и наново наматывай. Хорошо еще, что ожоги стали болеть значительно меньше. Вместе с обслюнявленной тканью пластами отходила почерневшая кожа, а под ней (удивительное дело!) на ладонях уже успела образоваться новая — нежно-розовая. Вот что значит не об утюг или кастрюлю ожегся — о саламандру! Обычный ожог заживал бы не меньше недели.
— Кусаев, собирайтесь! Через десять минут мы идем к новому клиенту. Нечего рассиживаться! — Пронзительный голос криптозоолога в буквальном смысле пронзал не только стены и двери, но и уши Лута.
Молодой человек потянулся за пиджаком, но его рука замерла в воздухе… Пиджачишко-то, изрядно обслюнявленный ховалой, унесла Глафира. А гардероб у парнишки был не то что у сэра Бенедикта: каждой твари по паре — не разгуляешься.
Кусаев шумно почесал затылок, повертел в изувеченных руках инструкцию для дворецких. Как там сказано в первой главе? Внешний вид слуги не должен бросать тень на его хозяина?
Нет, никакую тень бросать Лутфи, конечно, не собирался. Много ли с нее проку, с тени? А вот устроить кратковременное солнечное затмение — это пожалуйста.
Когда начинающий камердинер наконец появился в кабинете Брута, криптозоолог на несколько секунд потерял дар речи, что, согласитесь, случалось с ним не часто.
— Кусаев, я, кажется, довольно четко сказал, что мы идем к клиенту. Какое слово вы умудрились расслышать как «паперть»? Мой бизнес пока еще не настолько плох и, надеюсь, никогда так плох не будет!
Да, признаться, старый Лутов пиджак вызывал некоторое потрясение. Парнишка хранил его только для грязной работы и до сего момента даже не думал, что эти без пяти минут лохмотья могут сгодиться на что-то иное.
— Так мой пиджак ховала эта ваша обсосала, — с непритворным возмущением и некоторой нарочитой грубостью возмутился он, а потом для пущего контрасту добавил: — Сэр.
Это краткое «сэр» из уст форменного оборванца и добило доктора. Брут поморщился.
— За что?! — вопросил он куда-то в потолок. — Так, Кусаев, планы меняются. Со мной вы не идете, а встретите меня через час перед магазином готового платья на соседней улице.
— Да, сэр, — спокойно ответил молодой человек, изо всех сил стараясь не выразить своего удовольствия от происходящего. А то с хозяина станется придумать какую-нибудь пакость.
Как оказалось, сэру Бенедикту и придумывать ничего не надо — он сам был ходячей пакостью. Стоило Луту с доктором через час войти в магазин платья, как Брут тут же свернул к углу, в котором висели пиджаки траурно-черной расцветки. Молодой человек аж похолодел, представив, как они с хозяином будут кружить по городу, словно два кладбищенских ворона. А тут еще продавец-зараза завел свою лисью песню.
— Ай, смотрите, господин, у нас вчера только завоз был: лучшие ткани, модный покрой. Отдам по себестоимости, как первому покупателю. Мы, торговцы, люди суеверные, даже себе в убыток.
Брут уже собирался осадить нахала, сказав, что в таком унылом заведении он купит одежду разве что для слуги. Пристало ли сэру Бенедикту носить готовое платье? Но тут Лутфи выбрал удачный момент, чтобы вмешаться. Паренек деликатно кашлянул.
— Что еще? — недовольно спросил криптозоолог, поворотившись в его сторону всем корпусом.
— Я тут подумал, сэр… — Брови доктора саркастически приподнялись в немом «неужели?». — Хорошо ли будет мне так же, как и вам, носить черное?
Брут нахмурился, ибо в этот момент подключилось и его воображение. Две черные фигуры (одна высокая, вторая низкая) тоже не представлялись ему чем-то импозантным. Не всякий же станет разбирать, где копеечное сукно, а где лучший английский твид.
