— Это ты тут у нас, что ли, в роли ужасного дрекавака? — только и спросил сэр Бенедикт (ибо четырехглазым человеком мог быть только он), когда любопытная мордочка ховалы показалась из-за скалы. — Ну-ка, посвисти.
Марусь ничего не понял, но выглянул смелее.
Криптозоолог, отметив, что зверь к нему явно расположен, решил показать пример и тихонечко посвистел. Ховала понятливо закурлыкал в ответ, очевидно приняв звуки, издаваемые доктором, за вполне определенный вопрос, скрылся в ближайшей расщелине искусственных скал и тут же вынырнул обратно, держа в цепкой лапке какую-то трубочку.
— Так-так-так… — протянул Брут.
— Так-так-так, — застрекотал Марусь и, прибавив характерное посвистывание, протянул находку четырехглазому.
— Вот спасибо, сам бы я еще минут двадцать тут лазал. Ну что, помощник, со мной пойдешь? — Криптозоолог похлопал себя по плечу.
Два раза Маруся приглашать не надо было — стар-то он стар, а любопытства растерять еще не успел.
Когда дивное четырехглазое создание вылезло за пределы вольера, ховала получил возможность как следует разглядеть его спутников.
Ай-яй! У маленького и узкоглазого поранены руки — непорядок. Почему старший не лечит? А у высокого шерсть на голове вылезает — причем странно, двумя бороздами. Никто-то за вами, молодшенькими, не посмотрит, никто не направит. Вот третий был хорош: кругл, упитан и с глазами, что утиное яйцо, — сразу видно, у матки первое дитя.
Все выказали Марусю должное уважение — рассматривали его внимательно и пристально, с почтительного расстояния. Потом долго спорили, перебирали какие-то вещи приемыша и наконец забрали ховалу в странный дом, в котором сильно пахло плесенью и пылью.
Почтенный зверь не сразу понял, зачем его сюда принесли. А потом принюхался повнимательнее и сразу догадался. Сынок-то — вот он, здесь, в соседней комнате! Хотел было добраться до малахольного, да не успел. Встретил, старая дурья башка, по дороге тщедушное растение в кадке — жалко стало, решил помочь.
Пока облизывал, весь язык исколол. А этот узкоглазенький тут как тут — накинул на Маруся тряпку, и стало ховале темно и тесно.
Больше ничего интересного в тот день не произошло. Гуляли долго, говорили много. Затем приехали в нору четырехглазого — славная норка, большая, с двумя женщинами — хорошо живет старейший из человеков.
От знатного гостеприимства — фруктов, ягод, орехов и баранок (особенно баранок!), расчесывания шерсти и щекотания под брюшком — Марусь разомлел, но при первой же возможности в долгу не остался. Стоило вновь попасть в руки к узкоглазенькому, сразу эти руки подлечил — облизал на славу. И малыш еще смышленый попался — конечности тряпочкой замотал, чтобы быстрее подействовало.
А на следующий день, проснувшись рано, добрался ховала до того бедного человечка с проплешинами, сел потихоньку на подушку около головы спящего — и ну ему лоб нализывать. Дело сделал мастерски, не всякому дано, вот только не хватало листьев или бересты — приложить, чтобы лучше заживало.
Марусь спрыгнул с подушки и отправился в соседнюю комнату на поиски. Там сидел сам четырехглазый… Или нет… Погодите-ка! От представшей перед ним картины ховала опешил. Потом решил подобраться поближе, запрыгнул сначала на стул, а потом на стол, но яснее не стало. Куда подевались третий и четвертый глаз?! Те, что были самими красивыми, оранжевыми…
Ховала смотрел на сэра Бенедикта, а сэр Бенедикт на ховалу — молчание затягивалось.
— Ну так доброе утро, что ли? — неуверенно сказал доктор, не зная, чем объяснить странное поведение этой редкой криптиды.
Марусь угукнул и стал задумчиво комкать большую бумагу, странно пахнувшую краской — кусочек для лба плешивого будет в самый раз, — а сам при этом размышлял… Может быть, перед ним сынок четырехглазого? Леший разберет этих людей — все на одно лицо!
Дособрать газетку и долечить плешивого ховала так и не успел. Люди забегали, зашумели, собрались — и вон из дома.
Тьфу, заполошные! Свяжешься с молодняком — ни мгновения покоя не будет.
«Все же какое-то непонятное строение у этих людей», — подумал зверь, когда к вечеру был разбужен вернувшимся хозяином норы. Странное дело: третий и четвертый глаз снова были на месте, но из красивых оранжевых превратились в странно-сиреневые.
Сэр Бенедикт с ховалой на плече вышел из дома и почти сразу встретился со своим товарищем с проплешинами. При виде Бесогонова Марусь расстроился — не подействовало лечение. Надо было утром изловчиться и бумажечку или тряпочку все же приложить. Но куда там, когда все так бегают и суетятся.
Ничего, решил Марусь и стал тянуть лапки, чтобы перебраться на плечо к неподатливому пациенту. Пристав возмущенно отбивался, и ховала на некоторое время оставил свои попытки, чтобы потом возобновить их, когда лысо-бороздчатый отвлечется, а еще лучше заснет.
Меж тем направлялись они в тот самый странный дом, где еще вчера Марусь почувствовал запах приемыша. На этот раз там собрались и другие люди, они много и долго разговаривали. Но ховала не проявлял нетерпения — его ноздри щекотал знакомый запах. Если приемыш и правда здесь, то скоро придет и заберет его. А если нет, так что суетиться?
Свет погас, и все замолкли, кроме одной красивой круглоглазой женщины. Та начала жалостливо подвывать. Марусь искренне пожелал, чтобы все ее тяготы разрешились поскорее — а то невозможно слушать.
Тут-то приемыш и пришел — появился в темной нише. Вот только все остальные почему-то смотрели в противоположном направлении, на его светящееся отражение. Ховала и раньше подозревал, что у людей отвратительное обоняние, но никогда не думал, что настолько. А человек с проплешинами и вовсе учудил: рванулся к отражению, да и разбил его на мелкие кусочки.
Ховала тяжело вздохнул — мелочь бестолковая, — передернул плечами и поскакал в сторону приемыша, а то ведь так не покажешь, где он находится, эти двуглазые еще и не додумаются…
«Глупые-глупые люди», — обиженно думал ховала, вылизывая лоб человека с проплешинами, благо тот не сопротивлялся, ибо потерял сознание после столкновения с балкой. И еще неблагодарные. Он-то обрадовался, кинулся к малохольному, а тот, бродяга эдакий, испугался, да еще шикать на него начал. Если бы Марусь мог говорить, то непременно бы возопил: «Да как ты можешь?! Я на целых сто лет тебя старше!» — и был бы абсолютно прав.
Объект лечения заворочался. Ховала на секунду прекратил слюнявить ему залысины и задумчиво оценил свою работу. Так, ежик вроде бы уже пробивается — дальше продолжать не стоит, а то ведь по самые глаза зарастет.
К счастью для пристава, мудрый Марусь уже понял, что шерсть на лице у человеков может быть только снизу — иначе на следующее утро Бесогонова ждал бы совсем иной сюрприз.
На этом я, пожалуй, прекращу перечислять события, молчаливым свидетелем которых стал ховала, — это не так-то легко, да и достопочтенный Марусь устал, а оставшиеся сцены имеют отношение скорее к человеческим чувствам и событиям, нежели к животным. Уверена, что вы уже догадались, о чем пойдет речь, но не хотите ли послушать, какое предложение сделал сэр Бенедикт хозяйке клуба «Зов вечности»?
