– Безусловно, твоя любовь к императрице делает тебе честь. Возможно, ты сможешь вернуться через год-другой, когда без твоих услуг при дворе смогут обойтись.
При этих словах у меня в животе словно возник холодный тяжелый камень, но Кадзу заметно оживилась.
– Ну, год-другой – это еще куда ни шло. А потом я вернусь и привезу из столицы все игры, какие там только известны, – хорошо, Инъё? Привезти их вам, Крольчиха?
– Ох, глупая девчонка, как же ты надоела мне со своей болтовней.
Инъё раздраженно перевела взгляд на Левого министра, отвернувшись от Кадзу. Девочка смотрела на нее своими ясными глазами, и в них читалась обида.
– Не присылайте ее больше. Она то стрекочет без умолку, то играет, и, уж поверьте, выполнять свои обязанности ей попросту некогда.
Две другие девушки закивали с мудрым видом, а две новые, привезенные министром на замену, мысленно взяли себе на заметку, что императрица не выносит болтливых. Кадзу сникла, словно тополь в засуху. Инъё отвернулась, словно этот разговор ей наскучил, а я продолжала наблюдать за министром.
Он переводил взгляд с императрицы на Кадзу и обратно. Я уже видела, какие зловещие расчеты совершаются у него в голове, хотя Кадзу об этом не подозревала. Наконец он заложил кисти рук в широкие рукава и кивнул.
– Приложу старания, дабы в следующий раз подыскать более достойных девиц для вашего дома, моя императрица.
Инъё пожала плечами, словно вся эта суета утомила ее, и ни разу не взглянула на Кадзу, уходящую с министром и двумя другими девчонками, имена которых мы так и не удосужились узнать.
Несколько лет спустя Инъё пыталась разыскать Кадзу, опрашивала и летописцев, и палачей, которые тоже вели тайные записи. Но ни ученые, ни убийцы не вспомнили эту девушку. О ней была запись в реестре второсортных жен, сделанная тогда, когда Кадзу только попала во Дворец Лучезарного Света. Также сохранились упоминания о ее отъезде в Благодатный Жребий и последующем возвращении. И больше ничего.
Ближе к концу правления императора летописи стали в лучшем случае обрывочными и путаными. Нетрудно было представить себе, как могла затеряться незнатная и никогда не пользовавшаяся известностью второсортная жена. Однажды ночью мы с Инъё сильно напились и стали вместе размышлять, как могла ускользнуть Кадзу. Ее могли увезти на корабле за море, а может, ее подобрало проходившее мимо божество в человеческом обличии, не сумев устоять перед ее заразительным смехом и плачевной невезучестью в карточных играх. Или же она влюбилась в какую-нибудь бесстрашную горничную или конюха, и они сбежали вдвоем искать богатства и славы в приграничных областях.
Разумеется, все это уже не имело значения. Сбежала она или погибла, но ни Инъё, ни я больше ее не видели.
Однако эта девушка сдержала свое слово, как бы ни обидела ее прощальная холодность Инъё. Через месяц после отъезда Кадзу к нам начали прибывать предсказатели. Среди них были и настоящие мистики, и настолько отчаянные мошенники, что мы, сжалившись над ними, находили им работу где-нибудь в провинции. Одни жаждали монаршей милости, другие – славы. Среди этого множества мы нашли троих, которые стали неотъемлемой частью замыслов Инъё.
Самым старшим из них был Чжан Фыонг, чьего сына убила императорская стража много лет назад. От горя жена Чжана обернулась зимородком и улетела из страны, и в память о супруге ему осталась лишь татуировка в виде зимородка на шее, а в память о сыне – лишь скорбь в сердце. Будущее он читал по табличкам из кости, которые клацали по полу, словно сломанные зубы. Если ты переворачивал табличку, то она указывала, какой дорогой пойти.
Самой младшей была Ваньтай Май, девушка с юга, – актриса, рожденная от резчика надгробий и смотрительницы голубятни. Вряд ли она могла бы удостоиться более дурной славы, даже если бы, позабыв следить за собой, щеголяла лисьим хвостом. Волосы она красила в яркий цвет красного перца, на веках рисовала открытые глаза, чем до смерти пугала меня, пока я к ней не привыкла. Однажды она сказала, что носом чует беду, а от Инъё невзгодами разит сильнее, чем рыбой от рыбака. Май читала судьбу человека по шишкам у него на черепе, шаря короткими пальцами у него в волосах и зачастую в то же время втихомолку нащупывая его кошелек.
Между ними по возрасту располагался…
Как бы назвать его? В посланиях он упоминался как Удачливый, хотя и не был таким. Мать назвала его так, стремясь, по обычаю своего народа, сделать своего сына невидимым для злых духов. Он звался Черпак и отчасти оправдывал это имя – болтался, как черпак на веревке, вечно рискуя пролить содержимое, качался туда-сюда быстрее, чем намеревался продвигаться вперед. Разумеется, было имя, которым звала его я, но давние привычки живучи, и я не хочу, чтобы оно было записано там, где его могут увидеть недружелюбные глаза.
Когда он по поручению Инъё отправился на север и встретился с ее до ужаса опасной родней, он носил имя Сукай – по названию перелетной птицы. Инъё объяснила мне, что птица сукай проводит у нее на родине четыре месяца в году, а где пропадает остальные девять, никому не известно. Здесь я тоже буду звать его Сукаем.
Сукаю недоставало лихости Май и достоинства Фыонга, но ему достался дар преданности. Однако в то утро, когда он явился к нам, я этого не знала. В тот момент Инъё сосредоточенно беседовала с Фыонгом, а Май развлекала двух фрейлин, суля им богатство, славу и красоту, о которой веками будут слагать легенды.
Я же опять мирно подметала полы возле покоев Инъё, краем уха слушала ее разговор с Фыонгом и краем глаза поглядывала, как бы кто-нибудь не надумал подслушать их по моему примеру.
В отличие от Кадзу, Сукай не пытался застигнуть меня врасплох. Напротив, он, стоя на песке у веранды, махал рукой, чтобы привлечь мое внимание, пока я наконец в досаде не отложила метлу.
– Ну, что такое? Заблудился ты там, что ли?
Он усмехнулся. Красавцем он не был – с его лицом, которое будто вылепили как следует из воска, а потом нагрели и чуть заметно скособочили. Но лицо у него было доброе, и я уже почувствовала к нему расположение, несмотря на мои суровые речи.
– Нет, сестренка, не заблудился, но погляди-ка!
Стоя на веранде, я смотрела, как он подхватил с прибрежного песка камушек, потом еще один и еще. В его смуглых ладонях они казались светлыми, он подбросил их в воздух один за другим. С недоверчивым интересом я смотрела, как он жонглирует передо мной, но когда уже собиралась вновь взяться за работу, то вдруг поняла, что камушков не три, а пять, и вскоре их стало семь, причем за новыми он не нагибался.
Не считай меня легковерной деревенской дурочкой, хоть я и родилась в здешних краях. За время краткого пребывания при дворе мне довелось повидать лучших артистов мира, и, несмотря на весь свой лоск и ловкость, особого впечатления Сукай на меня не произвел.
Видимо, он это понял, потому что, безошибочно рассчитав скорость и силу, метнул камни, которыми жонглировал, и они ударились о ближайшие деревья с тем же звуком, с каким трескается по весне лед.
