Мы с Май никогда прежде не видели зимы, и она ужасала и будоражила одновременно. Казалось, весь мир вокруг умирает по мере того, как воздух становится морознее и острее, чем любой известный нам.
С каждым шагом, который мы делали вглубь этого остывающего мира, волосы Инъё становились чернее, глаза блестели ярче. Просыпаясь утром, она набирала полные легкие холодного воздуха до тех пор, пока не напивалась им допьяна. Она смотрела на север, и ее глаза горели злым и ярким огнем.
Однажды утром мы вышли с постоялого двора под падающий снег, который уже успел припорошить землю. Это был первый снегопад в Аньской империи за почти шестьдесят лет, и, пока люди вокруг испуганно шушукались, Инъё смеялась.
Вернувшись в Благодатный Жребий, мы обнаружили, что Левый министр ждет нас со всей своей стражей. Мы прибыли в сумерках, и угасающий свет бросал на его бледное лицо кровавый отблеск. Я вспомнила, что Инъё так и не дала мне заглянуть в запечатанный кожаный мешок, и подумала, что сейчас меня вырвет.
С высоты своего паланкина Инъё наблюдала, как министр приказывает окружить ее. Она держалась спокойно, спокойнее всех присутствующих.
– Что же, министр?..
– Нас известили о событиях, происходящих на границе и требующих вашего возвращения в столицу ради вашей же безопасности, Ваше Величество. Вместе с моей личной стражей я препровожу вас туда.
Инъё огляделась с преувеличенным удивлением.
– О каких событиях вы говорите, министр?
– Не разыгрывайте невинность, Ваше Величество. Вы прекрасно знаете. И теперь вы поедете со мной.
Я поняла, что даже в тот момент Левый министр все еще чувствовал себя хозяином положения. Хотя кавалерия мамонтов с севера форсировала переправы Ко-анама, пешие войска следовали за мамонтами через перевал Лянь, а наемные убийцы вырезали знать, всецело преданную правителю, он считал, что империю Ань в ее прежнем виде еще можно сохранить. Как-никак у него имелся козырь – любимейшая из дочерей северного народа, и какими бы свирепыми ни были эти люди, вряд ли они согласились бы увидеть ее повешенной на стене Дворца Лучезарного Света.
Люди министра теснее обступали нас, держа копья наготове и не замечая ропот, пробежавший по нашей процессии. Разве способны погонщики, кухарки и носильщики выстоять против воинов?
Но нашу свиту составляли, конечно, уже не погонщики, кухарки и носильщики. Инъё заменила их воинами с ее родины, явившимися на юг по ее зову, и внезапно окруженными оказались сам министр и его стражники.
Слегка склонив голову набок, Инъё посмотрела на министра, а его люди тем временем бросали оружие.
– Я и впрямь намерена в ближайшее время отправиться в столицу, но вы не будете меня сопровождать.
Если бы в моем сердце оставалось место хоть для каких-нибудь чувств, кроме дикой ненависти к Левому министру, то меня поразило бы его спокойствие. Он смотрел, как сдаются его стражники, как отступают от него, и наверняка понимал: что бы ни случилось с империей Ань, его конец уже настал. Поколебавшись мгновение, он выпрямился во весь рост.
– Уповаю на то, что вы дозволите мне выбрать благородный путь побежденного врага.
Инъё не сводила с него взгляд, но заговорила так тихо, что услышала лишь я:
– Ну что, Крольчиха?
Я подскочила, словно мой тезка, мне вдруг показалось, что время тянется, как нить с катушки. Это был ее дар – лучший, какой она могла мне преподнести. Подарить мне жизнь Сукая ей не удалось, но она сумела отдать в мои руки смерть Левого министра.
Она медлила, хоть ждали все – стражники, погонщики, приближенные и даже второй по значимости человек во всей империи. Ждали не ее, сами того не зная, а меня.
Этот дар был ужасен, но в нем я увидела ее сердце – разбитое после разлуки с севером, а после выкованное вновь и закаленное аньской столицей и водами Алого озера. Больше у нее не было ничего, и она отдала мне единственное, что имела.
– Пусть покончит с собой, – наконец сказала я. – Для меня главное, чтобы он умер, неважно как.
Думаю, простой люд понимает это лучше, чем знать. Для благородных важно, каким будет путь вниз – проткнет ли тебя копьями десяток стражников, утопят ли тебя в шелковом мешке или позволят снять халат, спуститься к берегу озера и там выпустить самому себе кишки. Простолюдины понимают: смерть – всегда смерть.
Мне не хотелось смотреть, как он умирает. А Инъё и Май смотрели, а потом велели страже убрать за ним. А я находилась в Благодатном Жребии, где все уже выглядело и ощущалось по-другому. Наши дни там были сочтены.
После этого предстояло немало дел, и, по-моему, Инъё еще много ночей спала не больше четырех часов подряд. Она горела сухим и лихорадочным жаром, пока жребий, выпадавший ей последние четыре года, наконец становился явью. Приходилось и принимать донесения, и подавлять ответные мятежи, и предотвращать покушения, следовавшие одно за другим.
Но однажды вечером, когда в поместье появились две монахини одного южного ордена, Инъё отозвала меня в сторонку.
– Если у него и были близкие, то он не рассказал нам о них, а время отправить его в путь давно пришло. Ты придешь?
Конечно, я пришла. К северу от дома уже возникло маленькое кладбище. Здесь похоронили старую служанку, а недавно компанию ей составили двое наемных убийц. А теперь безмолвный дюжий здоровяк с севера вырыл глубокую и узкую могилу для Сукая, и, пока монахини нараспев читали сутры, готовя покойника к грядущему пути, мы опустили его останки в могилу.
С сухими глазами я смотрела, как могилу забросали землей, затем навалили сверху камни, чтобы ее не разорили звери. Май вырезала для него надгробие с фигуркой птицы сукай, потому что писать она не умела. Изображение оказалось уместным – вы можете сходить и убедиться в этом, если хотите.
Я родила через четыре недели после нашего возвращения в Благодатный Жребий. Муки начались в сумерках, Инъё выставила из покоев всех, со мной остались только она и Май. К потолочной балке подвесили веревку, за которую я тянула, когда боль становилась невыносимой, и на рассвете, когда я уже бредила, едва не обезумев, родилась девочка.
– Ты точно решила? – спросила Инъё, и я кивнула.
Они с Май обмыли меня и ребенка, и, пока я спала, Инъё вынесла в мир малышку – свою дочь, порождение чуда.
В книгах говорится, что император Ань явился к Инъё во сне и заронил семя в ее чрево. Аньскому народу очень нравятся предания о великой мужской силе его правителей, об их способности преодолевать сон или смерть. В исторических трудах нет недостатка в подобных сюжетах.
С маленькой принцессой на руках и войском северных мамонтов за спиной Инъё вернулась в столицу. Что было дальше, уже всем известно. Город она заняла почти без кровопролития, император Сун покончил с собой, а может, его прикончили вельможи, не желающие видеть унижение династии. Наследного принца похитили, он пробыл принцем в изгнании до тех пор, пока несколько лет спустя его не убили тюремщики. Инъё действовала так справедливо, как только могла, была безжалостной, когда требовалось, и на следующий день после триста пятьдесят девятого затмения, названного историками концом династии Су, она была коронована как Императрица Соли и Жребия, правительница Ань и сестра севера.
