– У меня бывали судьи и разбойники, куртизанки и оперные певцы, но скажу тебе, девчушка с кроличьими зубами: таких не было еще никогда.
Может, она отзывалась так о каждом мужчине и о каждой женщине, с которыми делила ложе, но мне показалось, что в ее голосе звучит неподдельный трепет благоговения.
Позднее, когда я принесла Инъё ее воду для мытья и благовония для туалета, она велела мне остаться с ней, пока она моется. Я смотрела, как императрица ополаскивает сильные руки и ноги, как ее темная кожа начинает блестеть от воды. На благородную даму империи Ань она походила так же мало, как волк – на комнатную собачку, и я, заметив, что она наблюдает за мной краем глаза, выпрямилась так почтительно, как только могла.
– Это тебя я видела в первый день, да? Ты единственная подняла голову, пока я проходила мимо.
Я кивнула и робко добавила:
– Я не знала, что вы заметили, моя госпожа.
Она усмехнулась мне, как обычно, слегка сморщив нос.
– На севере нас с малых лет учат смотреть уголками глаз, не поворачивая головы. Чем меньше движений, тем меньше вероятность спугнуть живность, на которую мы охотимся, или привлечь внимание тех, кто охотится на нас. Что же ты увидела, посмотрев на меня?
Вытирая ее насухо и рассыпая похожие на плащ черные волосы по шерстяной ткани, я тщательно обдумала ответ.
– Мне подумалось, что вы выглядите очень необычно, на мой взгляд, – наконец призналась я. – И очень одиноко.
– Я одинока, – согласилась она, сама завязывая халат. – Но может быть, не настолько, как мне казалось, – а, Крольчиха?
Я вспыхнула, наклонила голову, бормоча что-то о долге и о том, как почетна для меня эта служба, но в глубине души понимала: если от меня хоть что-то зависит, больше она никогда не будет одинокой. Находиться рядом с ней было все равно что греться у праздничного костра, а мне пришлось мерзнуть так долго.
Неизвестно, о чем они условились с художницей, но две недели спустя во дворец вернулся маленький золотой мамонт, завернутый в лоскут простого хлопка. Инъё взглянула на него и улыбнулась, и клянусь, я никогда в жизни не видывала ничего прелестней.
Тии склонили голову набок.
– Вы намерены спросить, понимаю ли я? Я по-прежнему точно не знаю.
– Ну да, что-то в этом роде – понимаете вы или нет.
Глава 5
Сломанная метла с привязанными к метловищу жестяными амулетами.
Сломанный ларчик с краской для лица. Алебастр, жир и кармин.
Свиток бересты. Береста, черное перо, прядь волос и синяя шелковая нить. Береста обвита вокруг волос и пера и перевязана нитью.
Тии вздрогнули: подошедшая Крольчиха отняла у них свиток бересты, сжав ее в руке так, словно хотела стереть в порошок.
– И в этот раз я не стану спрашивать, понимаете вы или нет, потому что если вы не родились и не выросли во Дворце Лучезарного Света, то вряд ли. В те дни можно было рассказать очень многое одним только выбором туши и бумаги, еще до того, как будет прочитано хотя бы слово из твоих стихов.
Тии смотрели на то, что Крольчиха держала в руке, и гадали, почему локон и темное перо вдруг показались им такими зловещими.
– Мне подумалось, это просто хлам.
– Это хлам, – подтвердила Крольчиха, – но если хочешь понять тех, кого больше нет, то на него и надо смотреть, ведь так? На то, что от них осталось. На их отбросы.
Тии терпеливо ждали. Это было главное, чему их учили, – как дождаться истории вместо того, чтобы гнаться за ней. И действительно, скоро она явилась к ним сама.
Крольчиха вздохнула.
Этот свиток положили императрице под дверь после того, как она родила принца империи – Котаня, известного как принц-изгнанник. Его унесли вопреки ее желанию, «чтобы обмыть», но она разразилась слезами изнеможения, прекрасно понимая, что может больше никогда не увидеть его.
Я выкупала и умыла Инъё, а после того, как у нее забрали маленького принца, легла к ней в постель, обнимала ее и утешала, как могла. Но нет утешений для матери, у которой дитя отняли так внезапно и жестоко. Издав лишь несколько горестных вскриков, императрица затихла и попросила меня рассказать о том, откуда я, о моем народе. Заглядывая в глубины своей памяти, я говорила о жизни на постоялом дворе, о том, как мой отец громадными котлами варил ячменную похлебку для проезжих, а мать не только хлопотала по хозяйству, но и предсказывала судьбу великим, равно как и малым мира сего.
Обитательницы женских покоев оставили нас вдвоем в темноте, и мы почти две недели лежали, соприкасаясь телами, пока раны Инъё затягивались, а я рассказывала ей о моей жизни за пределами дворца. И неважно, что эта жизнь была такой скромной, – главное, что она разворачивалась за дворцовыми воротами. Вот о чем жаждала узнать моя слушательница.
Свиток принесли ей от самого императора таким же, каким вы видите его сейчас. Не правда ли, странно: как удается уцелеть хламу, в то время как ценные вещи пропадают?
Я села с императрицей и показала ей свиток, и, когда она удивилась, зачем супруг прислал ей этот хлам, я объяснила, что происходит, желая, чтобы небо разверзлось и поглотило меня.
Волосы принадлежали ее матери. Длинные, как ее собственные, блестящие и черные со стальным отливом, известные ей так же хорошо, как запах снега, ждущего в небесах, или вкус тюленьего мяса. Увидев их здесь, завернутыми в бересту, императрица поняла, что ее мать мертва.
Перо яканы означало изгнание – для нее самой. Ей еще повезло, что это был не обрывок ивовой коры, который означал бы казнь.
Император заполучил наследника с севера. И ему больше не была нужна жена-северянка.
Когда я объяснила все это Инъё, она умолкла, повернулась лицом к стене и застыла, словно небо перед ударом молнии.
Тии подождали, убеждаясь, что больше Крольчиха ничего не добавит, и кивнули.
– Кажется, это я понимаю, бабушка.
– Правда, служитель из Поющих Холмов? Потому что я не уверена, что хотела бы этого.
Крольчиха старалась сохранять неподвижность, но почти дрожала от переживаний, которые так долго таились в ней.
Мягко и чуть встревоженно Тии положили ладонь ей на плечо. И слегка удивились, обнаружив, что Крольчиха – и впрямь существо из плоти и крови и в ней нет холодной и мглистой сырости призрака.
