– Догнали? – без всякой надежды спросила я.
– Ага, его догонишь!.. – тяжело дыша, матюкнулся Толян. – Я уже чуть было не схватил! Вывернулся, сука! Именно – сука! Это же баба!
– Как баба?
– Леди-бой. Катои по-местному. Ну это когда мужик себе сиськи вставляет и одевается как баба. Они тут такими трюками промышляют. В крошечные окошки в номера пролазят – гибкие, черти, деньги у туристов крадут.
Слава тяжело молчал.
– Послушай! – обратилась я к нему. – Ты вроде по виду человек вменяемый. Надеюсь, ты понимаешь, что ко всему этому мы с Машей никакого отношения не имеем? Ничего про ваши дела не знаем. Нас попросили передать эти вещи местной тайке. Пообещали за это денег. А мы – просто две дуры…
– Что вы – две дуры, я понимаю, – без тени улыбки сказал Слава. – Я не понимаю, кто за вами стоит. Или на вас охотится. И чего сейчас с вами делать.
Его правая рука была сжата в кулак, и я гадала: осталась ли в ней пучеглазая хранительница с ключами или наш мучитель все же положил брелок в кошелек перед прыжком леди-боя.
– Отпустить! Теперь мы вам больше уж точно не нужны. Ищите вора.
– Кто знал, что ты здесь это закопала? – зло спросил Толян.
– Никто! – честно ответила я.
Звонок из прошлого
Ночной Никто ждал звонка. Ждать было так же привычно, как дышать.
Только сейчас Ночной Никто почувствовал, как устал.
Надо же – он до сих пор ненавидел телефонные звонки. Когда где-то в кафе начинал трезвонить мобильник – вздрагивал.
Десять лет назад все началось с этого проклятого звонка. Если бы его не было…
Стоп. Он запретил себе так думать. Нет ничего бессмысленней, чем идти по дороге назад в прошлое. Разматывать посекундно клубок времени, чтобы изменить одно-единственное мгновение… Просто выключить мобильник.
Он всегда его выключал, когда садился за столик кафе, если обедать предстояло с Синитой. И от нее требовал того же. Не так уж часто дочь баловала его своим обществом, чтобы тратить время на кого-то еще.
Но в этот раз он хотел знать, как закончится одно важное дело. Попросил помощника сразу ему сообщить. Потому и схватился за телефон, когда услышал, что мобильник в кармане затрепыхался, как пойманный птенец.
Им с Синитой только что принесли мороженое с манго – ее самое любимое в детстве блюдо. Она посмеивалась: папа, я уже выросла, я не ем много сладкого!
Но ему была приятна постоянность: вот она, дочка, сидит с ним все в том же кафе, за «их» столиком, уплетает все то же мороженое. Они ходили сюда уже 15 лет – с того времени, как умерла его жена. У тайцев не принято долго плакать о мертвых. Иногда утром здесь бывают похороны, а вечером – веселый праздник. Ведь что такое смерть – одна дверь закрылась, другая открылась. Он знал, что сильно горевать не стоит: жену ждет новое рождение. Но все равно очень скучал. Испанские гены мутили душу. Может, потому так сильно и привязался к дочери – ему казалось, что в Сините он видит родные черты жены. Хороший дом, прекрасная работа, счет в банке – все он делал только для нее. А ведь в его стране совсем не принято копить. Санук! Сабай! Наслаждайся сегодня, не думай о завтра. Так живет большинство. Сосед, который отдал дочь в проститутки, чтобы купить себе телевизор, смеялся над его заботливостью. Теперь Синита уже студентка, скоро будет врачом, устроится на работу. Но ничего же не изменится? Ничего не должно меняться!
…Это был не помощник. Бен. Первая мысль: «Да как он мог?! Звонить сюда!»
Он уже набрал воздуха, чтобы сказать все это, как Бен взволнованно затараторил:
– Передайте Сините! Пусть срочно идет…
И тут звонок прервался.
Наверное, у него все же дрогнуло лицо, потому что Синита спросила:
– Что-то случилось?
И тогда он опрокинул на нее весь свой не успевший пролиться на Бена гнев. Плохие эмоции тайцы держат глубоко внутри. Но – не сейчас.
– Неужели ты не понимаешь, что связалась не с тем человеком? Все знают: он торгует наркотиками! Наверняка и сам сидит на амфетамине. Еще и тебя подсадит. Разве ты не знаешь, сколько сил отдала наша семья, чтобы у тебя было достойное будущее? А ты хочешь все потерять из-за какого-то кау тен – сукиного сына. Теперь он еще звонит и что-то передает через отца. Уважение к старшим ничего больше не значит?
– Что он сказал? – очень тихо спросила Синита, и все его слова разбились об ее упрямство, как соленые брызги об утес.
– Ничего он не сказал. Куда-то ты должна срочно идти. Потом разъединилось…
У него пропал весь запал, внезапно кончились силы. Он вернул себе лицо, на нем опять застыла непроницаемая маска, но в сердце осталась тревога. Этот вынырнувший из криминальной черноты парень крепко держал его Синиту.
Знать бы тогда… Вот в этот миг – схватить за руку. Не отпускать – еще хотя бы десять минут. Да просто – выключить проклятый телефон!
– Прости, папа, я должна идти. Мы с тобой посидим подольше в следующий раз! – сказала Синита, поднимаясь, а сама витала уже где-то не здесь, суетливо роясь в сумочке в поисках мобильника.
У выхода она оглянулась и помахала ему рукой.
Это было последнее мгновение, когда он видел ее живой.
Через три часа ему позвонили из полиции. Сказали, что Синита вместе с Беном найдены мертвыми в его квартире. Убиты. Расстреляны в упор.
Бена, очевидно, перед смертью еще пытали. Что-то хотели найти: наркотики или деньги. Синита просто попала под руку. Оказалась не в то время не в том месте. Открыла дверь своим ключом – и увидела, как незнакомец стоит у выхода, а в середине комнаты лежит Бен с застывшими открытыми глазами и в красной от крови футболке.
Он потом узнал: ее убили не сразу. Сначала один из киллеров, пока второй держал Синиту, позвонил главному. Сказал:
– Тут зашла девчонка. Что с ней делать?
– Кончай ее! – равнодушно приказал главный. Но еще десять минут до выстрела они себе оставили…
И мир рухнул. В этой жизни ты расплачиваешься за прошлые прегрешения, твой путь определяет карма, и глупо плакать о мертвых – их ждет другое рождение…
Как бы не так! Что бы там ни было в прошлых жизнях – его Синита не заслужила такой смерти! И вместо смирения в душе вырастал ком гнева и ярости. Он сам понимал: это не удастся загнать внутрь. Сильные эмоции всегда были его проблемой – еще бы, если у тебя дед испанец, попробуй всегда оставаться невозмутимым! Столетия тайский народ растил в себе, как черепаха – панцирь, эту улыбчивую сдержанность, за которой прячутся настоящие чувства. Нет ничего позорнее, чем их открыть и потерять лицо. Сколько сил потратил он в юности, чтобы не дать горячим испанским генам взять над ним власть.
Но если котел закипает под плотной крышкой, ее может в любой момент снести. И теперь он знал: только месть может усмирить его гнев. Те, кто сделал это с Синитой, должны ответить.
