Центр помещения занимало кресло-качалка, принадлежавшее его папаше. Оно стояло в стороне от одеял и ящиков. Однажды Аарон рассказал ей, что, когда он был ребенком, папаша держал кресло на переднем крыльце. Аарон помнил, как тот сидел там каждый вечер, покачиваясь в ожидании ужина. Ровно в шесть часов мать Аарона должна была подать его. Ежедневно, точно в это время, и ни минутой позже.
Лайла посмотрела на кресло-качалку ручной работы. На сломанную стойку подлокотника слева. Годы безжалостного использования не прошли для дерева бесследно: тут глубокие порезы, там выщербина на ручке. На левом подлокотнике кто-то вырезал маленький кружок – как раз в том месте, где ее свекор, наверное, клал ладонь, прежде чем обхватить его пальцами. Крохотные линии внутри кружка едва виднелись.
Лайла посветила на них фонариком. Медведь. Рисунок так себе, но вполне различимый: медведь, стоящий на задних лапах, вскинув передние. Может, его вырезали для развлечения мальчишек, хоть это вроде бы не в духе их папаши… К ее текущей задаче это не имеет ни малейшего отношения.
Она повернулась к коробкам. Большинство запечатаны, кроме нескольких верхних, и на большинстве из них сбоку написано слово «КУХНЯ». Другие вскрыты; там и тут из них торчат случайные предметы вроде настольной лампы или ржавой отвертки. Покопавшись, Лайла отыскала старые проспекты кемпингов по Восточному побережью – скорее всего, давно закрытых. Школьные табели Аарона. Как и следовало ожидать, математику он знал на отлично.
Нигде ни одной фотографии.
Казалось, прошел не один час. Спина ныла от долгого пребывания в полусогнутом положении, а буханье в голове не прекращалось. Если тут и можно что-то найти, то она утратила способность увидеть это. Ее глаза отказывались фокусироваться, и чашка кофе звала ее.
Выключив свет, Лайла начала спускаться вниз. Но едва поставила подошву на пол коридора, как сзади послышался шум. Она развернулась, замахнувшись фонариком и чувствуя рвущийся из груди крик.
– Стой!
Лайла заморгала при звуке женского голоса, пытаясь понять, что именно она видит.
– Что за черт?
Но уже знала ответ. Кэсси. Проныра-соседка стояла в коридоре, испуганно вскинув руки. В одной из них был полиэтиленовый сверток с чем-то вроде бананового хлеба.
– Это я, – снова и снова повторяла Кэсси.
– Вон! – Лайла понимала, что могла и должна была сказать что-то другое, но это вырвалось первым.
– Я… ты…
– Что? – Лайла наконец опустила руку с фонариком к боку. – Чем ты можешь объяснить, что вломилась в мой дом и напугала меня до потери пульса?
– Я постучала и…
– Я не ответила, – теперь напряжение и досада достигли пика. – Это универсальный способ дать понять, что гостям не рады.
– Я знала, что ты дома, и пыталась сперва позвонить, – Кэсси прикусила нижнюю губу. – Я беспокоилась.
Шутит она, что ли?!
– Беспокоилась?
– Твой муж пропал. Твой друг-адвокат ушел.
Лайла уставилась на нее молча, совершенно не представляя, что сказать. Несусветная чушь, которую порола эта дамочка, оправдывая вторжение в дом без приглашения, повергла ее в ступор. Она не могла подыскать ни единого связного предложения без семиэтажной ругани.
– Лайла?
– Вон!
Снова пережевывание губы.
– Я понимаю, что должна была…
– Сейчас же, – вновь обретя голос, Лайла была готова пустить его в ход на полную катушку.
– Ты не…
– Знаешь что, Кэсси? – Лайла двинулась вперед, вынудив Кэсси попятиться. – Меня тошнит от людей, расхаживающих по моей жизни и думающих, что они могут делать в ней, что им захочется и когда захочется.
– Я поняла. Правда-правда. – Оглянувшись через плечо, Кэсси направилась к двери.
Все эти годы она заглядывала в окна и являлась как снег на голову, но, по крайней мере, не входила без приглашения. Однако на сей раз она зашла слишком далеко. Ее любопытство наихудшим образом столкнулось с потребностью Лайлы в уединении.
– Послушай меня, Кэсси. Тебе в моем доме не рады. – Соседка приподняла было сверток и хотела что-то сказать, но Лайла повысила голос, перекрыв ее. – Нет. Ты не смеешь ни говорить, ни объясняться. Ты не смеешь входить в мой дом, разве что в моем сопровождении. Я не хочу, чтобы ты даже ступала на мою подъездную дорогу, если я не позвоню и не попрошу тебя прийти.
Кэсси уперлась спиной в дверь.
– Я могу тебе помочь.
– Я не хочу твоей помощи. – Лайла дергала за ручку двери до тех пор, пока та не приоткрылась. – Никогда.
– Ладно. Извини. Я ухожу.
Лайла позволила Кэсси ретироваться за порог вместе со своим свертком, прежде чем захлопнуть дверь у нее перед носом.
– Чертовски верно!
Глава 24
Джинни перелистывала груды документации, скопившейся у нее на столе. Просматривала банковские выписки и записи телефонных звонков. Перечитывала заявления Брента и Джареда, соседей и работников школы. Все хором твердили одно и то же: Аарон не из тех, кто способен удрать от своих обязанностей. А Лайла, ну, она странная, но Аарон ни разу не жаловался.
– Ты достучался до кого-нибудь с прошлой работы Аарона? – Следователь поглядела на Пита, сидящего по другую сторону стола.
Тот пошелестел своими записями.
– Добрые граждане Северной Каролины не очень-то расположены к общению. Все мои звонки были перенаправлены к поверенному школьного округа, который выдал мне афористичное заявление, что Аарон был уважаемым учителем, но они понимают его стремление жить поближе к родным.
– Это интересно, – Джинни выпрямилась в кресле.
– Что-то там нечисто, но никто не распространяется. – Пит перевернул страницу блокнота. – Я поговорил с соседом из Гринсборо, сказавшим, что они были тихони, но претензий не вызывали. Аарон дружелюбнее Лайлы. В общем, как обычно.
– Ничего полезного или нового… – Всего пара дней, а Джинни уже расшиблась о стену отчаяния. – На кредитной карте и в банковских выписках ни малейших признаков, что у него была подружка или кто-нибудь, с кем он мог удрать.
– И никаких мотивов, чтобы кто-нибудь мог его убить, – Пит развел руками. – Деньги, наверное. Но это указывает на Джареда, а не на Лайлу.
– И это выводит тебя из себя, потому что ты считаешь, что дело в Лайле? – Джинни понимала его, но знала и то, что поспешные выводы – чудовищный профессиональный риск. Пит должен усвоить это, пока его не постигла катастрофа, ставящая крест на карьере.
– А вы нет? Она единственная, кому наплевать, что он пропал.
Спорить с этим было бы глупо.
– Ее странности к делу не пришьешь.
