— Я хочу забрать белую кошку.
Она протягивает мне стандартную форму: адрес моего ветеринара, сколько лет я живу в этом районе, одобряю ли операцию но удалению когтей. Про ветеринара пропускаю, а в остальных графах пишу подходящие, как мне кажется, ответы: им должно понравиться. Руки трясутся, я как будто отделился от других людей, попал в иной временной поток, совсем как после аварии, в которой погиб отец. Секунды то убыстряются, то замедляются. Нужно забрать кошку и выйти отсюда, сесть где-нибудь в сторонке и переждать, пока все не вернется в норму.
— Это дата рождения?
Регистраторша постукивает по заявлению. Киваю.
— Тебе семнадцать.
Она показывает на самый верх страницы, а там значится большими буквами: «Забирать из приюта животных могут только лица старше восемнадцати лет». Обычно я слежу за подобными мелочами очень внимательно, готовлюсь, просчитываю возможности. Но сейчас только и остается, что тупо пялиться и, как выброшенная на берег рыба, судорожно хватать ртом воздух.
— Но вы не понимаете.
Регистраторша хмурит брови.
— Та кошка — моя. Кто-то по ошибке ее сюда принес, на самом деле она моя.
— Ошейника на ней не было, адреса тоже.
Поймала на вранье, я делано смеюсь.
— Она его постоянно снимает.
— Послушай, парень, кошка бродячая, жила в сарае, привезли всего пару часов назад. Если кто-то ее и кормил, то не очень хорошо.
— Правильно, раньше она жила в сарае, но сейчас она живет со мной.
— Не знаю, в чем тут дело, — качает головой женщина, — но рискну предположить: родители тебе не разрешили ее оставить и отправили сюда. Какая безответственность…
— Да нет.
Что, интересно, она сделает, если рассказать, в чем действительно тут дело? Смех, да и только.
Звенит колокольчик над входной дверью, появляется целое семейство. Дама со шнауцером поворачивается к нам с улыбкой.
— Мы хотим щеночка, — кричит с порога маленькая девочка, перчатки у нее в коричневых пятнах, весь рот измазан шоколадом.
— Стойте, подождите, — прошу я в отчаянии. Регистраторша бросает на меня жалостливый взгляд.
— Уговоришь родителей, хотя бы одного — возвращайся. Вот как эта девочка.
Делаю глубокий вдох.
— А вы завтра дежурите?
Теперь она явно злится, упирает руки в боки. Наверное, жалеет сейчас, что проявила сочувствие. Плевать.
— Нет, но завтра тебе скажут то же самое: приходи с родителями.
Киваю, но ничего больше не слышу — все заглушают крики Лилы. Она льет слезы там, в клетке, плачет и плачет, и никто не приходит на помощь.
Папа учил меня, как правильно и быстро успокоиться. Например, когда заходишь в дом и собираешься что-нибудь украсть или отвечаешь на вопросы полиции. Сказал, надо представить себя на пляже, прислушаться к шуму голубых, прозрачных волн, вообразить, как они лижут твои ноги.
Вспомнить ощущение песка между пальцами, набрать в грудь побольше соленого воздуха.
Не помогает.
Сэм берет трубку после второго гудка и торопливо шепчет:
— Я на репетиции. Ставракис гнобит нас по-страшному. Говори быстрее.
Мне почти нечего ему предложить. И доверять-то соседу не стоит, но я почему-то ему верю, а доверие — такая ненадежная штука. Даже не знаю толком, нужно ли это самому Сэму.
— Требуется помощь.
— Ты в порядке? А то голос слишком уж серьезный.
Старательно смеюсь.
— Нужно вызволить кошку из Румельта, приюта для животных. Считай, что побег из тюрьмы готовим.
Сработало, Сэм хихикает.
— А чья кошка?
— Моя. Ты что думаешь: я буду беспокоиться из-за незнакомой животины?
— Дай-ка догадаюсь: кошка невиновна, ее подставили.
— В точку, в тюрьму только так и попадают.
Вспоминаю свою маму. Из горла рвется смешок, резкий, саркастический. Совсем не к месту. Сдерживаю его с трудом.
— Тогда договорились. Завтра?
— Ну да, он самый. — Сэм обращается уже не ко мне, голос приглушенный, как будто он прикрывает трубку рукой. — Хочешь с нами?
Еще что-то говорит, но мне уже не разобрать.
— Сэм!
Я изо всей силы ударяю кулаком по приборной панели.
— Кассель, привет.
Это Даника. Даника, которая вечно расхаживает с холщовой сумкой, на все имеет собственное мнение и в упор не замечает, что я ее избегаю.
— Что там с кошкой? Сэм сказал, тебе требуется помощь.
— Мне нужен только один человек. Только ее мне и не хватало для счастья.
— Сэм говорит, его нужно подвезти.
— А с его-то машиной что?
У моего соседа настоящий катафалк, бензина ест прорву. Поэтому, заботясь об экологии, Сэм его переоборудовал. Теперь машина ездит на альтернативном растительном топливе, и внутри всегда аппетитно пахнет поджарками.
— Точно не знаю.
Да, выбора, похоже, нет. Прикусываю щеку и с трудом выдавливаю:
— Тогда спасибо тебе большое, Даника. Ты настоящий друг.
Вешаю трубку, пока не наговорил гадостей. Как я с ними рассчитаюсь? Я же буду в неоплатном долгу! Если дружба — союз в поисках выгоды, в этот раз я точно проиграл.
Дед в ярости. Как только появляюсь на пороге, начинает вопить: я, дескать, взял автомобиль без спроса, это и мой дом тоже, именно я должен здесь горбатиться. Когда он принимается расписывать свою старость и немощность, не могу сдержать смех. Это злит его еще больше.
— Не ори! — выкрикиваю я и отправляюсь к себе в комнату.
Дед молча провожает меня взглядом.
Хорошо, допустим всего на минуту, что кошка — Лила. Не беспокойтесь, я пока в своем уме. Просто надо кое-что вычислить.
Кто-то ее превратил.
Этот кто-то работает с моими братцами.
Мастер трансформации, а значит, один (или одна) из самых сильных мастеров в Америке.
Получается, мне крышка — что я могу ему противопоставить?
На потолке приклеена скотчем репродукция Магритта — джентльмен из позапрошлого века смотрит в зеркало над каминной полкой, повернулся к зрителю ухоженным затылком, но в зеркале тоже отражается затылок. Мне нравилось, что лица не видно, потому и купил картину. Только вот сейчас кажется: никакого лица у него и вовсе нет.
В десять вечера звонит телефон. Сэм частит пьяным запинающимся голосом:
— Давай сюда. Вечеринка в самом разгаре.
