— Кто эта женщина на рисунке?! — решив, что лучшая защита — нападение, закричала я в ответ.
Я действительно была зла, но насколько сильно зла, поняла только сейчас. Говорят, что самое худшее — ждать и догонять. Я могла бы с этим поспорить. Самое худшее — жить в неизвестности и строить предположения, а именно этим я и занималась на протяжении вот уже нескольких недель. Найденный же карандашный рисунок стал апогеем.
— Что это за ребенок?! Это твоя жена?! Олег, ответь мне, почему, если это твоя жена, она так сильно похожа на меня? Кто это вообще нарисовал? — вопросы сыпались из меня с дикой скоростью, я себя не контролировала. В груди сдавило, сердце бешено колотилось где-то у горла, я смотрела в поглощенные тьмой глаза Олега и понимала — нужно остановиться. Остановиться, пока не поздно, но не могла…
— Отвечай! — выкрикнула, отталкивая его от себя.
Пальцы его разжались, и я смогла отойти от него подальше. Тяжело дыша, сглотнула, чувствуя, что в ушах шумит от напряжения. Меня разве что не трясло. Обогнула стол, встала напротив и, схватив со стола брошенный Олегом помятый рисунок, снова заговорила:
— Я навела справки, Олег. Я всё знаю.
— Какие ты справки навела? — злобно поинтересовался он, поворачиваясь.
Стоял, оперевшись руками о спинку стула, и смотрел мне в глаза. Линию его рта исказила нехорошая, чуть заметная усмешка, каждая черта лица стала выделяться явственнее, как будто в нем вдруг столкнулось светлое и темное, и темное безоговорочно взяло верх. Еще ни разу… ни разу я не видела Громова таким… зловещим. Как же мало я знаю этого человека…
— Твоя жена потеряла ребенка, — выдавила я, уже успев растерять прежнюю уверенность. Запал кончился слишком быстро.
Говорить было тяжело под не отпускающим меня жестоким взглядом, но отступать я не собиралась. Раз всё так случилось, то нужно идти до конца и докопаться, наконец, до правды.
— И? — вскинул брови Олег.
— На рисунке дата, Олег. Он был нарисован две недели назад. Красивый рисунок, — я снова положила его на стол и расправила. Указала пальцем, глядя на Олега. — Кто его нарисовал? Твоя жена?
— С чего ты взяла, что это сделала Аня?
— А я не знаю, что думать, Олег! — развела руками, опять повысив голос. — Я тут себя вижу, понимаешь?!
Потянувшись, Олег забрал листок, небрежно повертел в руках. Уголок его рта вновь едва заметно искривился в некоем подобии презрительной усмешки. Он несколько мгновений рассматривал изображение, а после, переведя взгляд на меня, сказал:
— На этом рисунке ты.
— Я? — на самом деле, вовсе не такого ответа я ожидала.
— Ты, — подтвердил Громов, сложил лист и бросил в так и оставшийся раскрытым ящик. Он всё ещё выглядел разгневанным, но, кажется, взял себя в руки. Черты лица стали немного мягче, взгляд тоже перестал быть таким пугающим. С грохотом, совсем не жалея дорогое дерево, он захлопнул ящик и шумно выдохнул. — Нарисовал его я. Моя жена тут ни при чём.
Я всё еще недоверчиво смотрела на него. Олег Громов, вне всяких сомнений, человек разных талантов, но чтобы еще и настолько хорошо рисовать… Ему бы стоило не клинику открыть, а художественную школу. Но вот снова… Что я знаю про него? Ничего.
— Почему ты нарисовал рядом с собой меня?
— Потому что мне так захотелось, — ответил спокойно. — Ещё вопросы?
Потому что ему так захотелось. Какие еще вопросы могут быть после такого ответа. Всё логично и не требует пояснений. Это ты, Алина, всё никак понять ничего не можешь.
— Я не отдам тебе ребенка, Олег, — сказала уверенно, понимая, что всё не просто так. Нет, не понимая — чувствуя. Интуиция у меня всегда была так себе, но наше знакомство началось слишком уж странно, чтобы не придавать теперь значения внутренней тревоге. И рисунок этот… Он, я и мой малыш… — Что бы ты ни задумал, у тебя ничего не выйдет.
— Я это уже слышал, Алина, — напомнил он, как будто я могла забыть. — И уже тысячу раз отвечал тебе, что твой ребенок мне не нужен. Хватит.
Терпение его было на пределе, и это резкое «хватит» стало тому подтверждением. То, что он сумел унять гнев, ещё не значило, что гнев этот не кипит внутри него.
— Мне надоело повторять тебе одно и то же. Благодаря мне у тебя есть крыша над головой, есть работа. Ты находишься под медицинским наблюдением. Умей ценить хорошее отношение к себе, — договорив, он отошёл от стола. Расставив ноги на ширину плеч, посмотрел в окно.
Я молчала. Могла бы сказать многое, но боялась, что тогда мы зайдём слишком далеко. Да и голова начала ныть. Кажется, моей горошинке не понравилось, что я разнервничалась.
— Это всё? — сухо осведомился Олег, обернувшись ко мне.
— Не всё, но, так понимаю, большего я не услышу, — отозвалась гневно.
— Верно понимаешь, — согласился он. — Больше не входи в мой кабинет без разрешения. Иначе я поставлю камеры и буду следить за каждым твоим шагом в моём доме. Уяснила?
— Да, — опустила глаза.
— Вот и отлично, — жестко выговорил Олег. Вернулся к столу, обошёл его и, присев на край, начал расстегивать рукава на рубашке.
Я так и стояла, наблюдая за ним.
— Теперь иди спать, Алина, — будто вспомнив о моём присутствии, приказал Громов.
Я недовольно выдохнула.
— Как скажешь, — процедила и выскочила за дверь.
Первым моим порывом было тут же собрать вещи и уйти из этого дома, но к моменту, как я дошла до своей комнаты, былой пыл поугас. В сухом остатке было все то же: — куда я пойду. Этот мерзавец мне даже заработную плату за прошлый месяц не удосужился выплатить.
Присев на постель, я уставилась в плотно занавешенное портьерами окно, за которым не было ничего, кроме темноты и холода. Моя ошибка — я позволяю себе забываться. Этот человек опасен. И я не должна об этом забывать. Не должна ни на мгновение. А сегодня… сегодня я об этом забыла.
Глава 16
Алина
— Держи, — Инна поставила передо мной чашку, наполненную ароматным кофе, и присела за стол рядом.
— Спасибо, — посмотрела на подругу с благодарностью и сделала большой глоток. Едва не застонала от блаженства. Что ни говори, что ни делай, а кофе — моя слабость.
Я ожидала, что во время беременности предпочтения мои хоть сколько-то изменятся, читала, что некоторые женщины в положении на дух запах кофе не переносят, но я странная беременная. Мало того, что у меня и токсикоза то практически не было, разве что подташнивало иногда, так еще ничего из ряда вон не хотелось. Кофе и что-нибудь сладенькое — это как было моей слабостью, так ею и осталось.
Олега я не видела после нашей ссоры вот уже несколько дней. Уходил он на работу рано, приходил — так поздно, что я, как бы ни хотела, дождаться его возвращения была просто не в силах. Не то чтобы я очень хотела с ним поговорить, и всё же мне казалось, что разговор наш не окончен. Правда, по всей видимости, так считала только я, — не он.
