— Шанс?
— На счастье, — Лёля развела руками и, не удержавшись, широко зевнула. Чудом не прикусив язык от неожиданности, когда мирно лежавший на столе телефон начал мигать и настойчиво вибрировать. — Вот же ж! Извини, но кажется, мне пора… Пора спасать компанию бедовых подруг от моего самого любимого мужчины в мире… И нет, я не про Ильина говорю.
И пока я честно пыталась понять о чём речь, растеряно глядя на Лёлю, мне под нос сунули чужой гаджет с открытой на весь экран фоткой. Очень даже милой такой фотографией, где три женщины смотрели влюблёнными глазами на двухлетнего малыша. А тот, в свою очередь, сосредоточенно распаковывал…
— Эм… Ксилофон? — я округлила от удивления глаза, уставившись на очень недовольную блондинку.
— Ага. И я просто таки горю желанием узнать, ЧЬЯ это была идея…
— Сочувствую, — я глубокомысленно покивала головой. И пробормотала себе под нос, уткнувшись в чашку с чаем. — Автору подарка.
Ильина на пару секунд замолкает, удивлённо хлопая глазами. А потом фыркает и выдаёт, тыча в меня пальцем:
— Не переживай, Лёля, она тихий, спокойный человек! Угу. Язва ты… Рыжая! Ладно, значит так…
По пути к выходу, мне успели сделать краткий обзор квартиры и её содержимого. Честно заявили, что Макс будет поздно и если что, могу звонить в любое время дня и ночи. И даже снова потискали в объятиях, прежде, чем выскочить за дверь, оставляя после себя приятное ощущение тепла и заботы. А я…
Я тихо вздохнула и неторопливо побрела обратно в зал. После всех треволнений этого дня на меня волнами накатывала усталость. И я честно собиралась самым наглым образом устроиться на диване, вот только…
— Ма!
— Уа-а-а!
— Кажется, отдых откладывается, — я незаметно сцедила зевок в кулак и тут же словила острое чувство дежавю. Когда-то где-то это уже было: вечер, привычная возня с детьми, вялое напоминание желудка о том, что нужно съесть что-то посущественнее крекеров. И осознав это, я широко и совершенно безотчётно улыбаюсь, плюхаясь на ковёр рядом с манежем.
Оказывается, мне жутко этого не хватало. Суровый родительских будней, вечной суматохи и домашних дел, что имели вредную привычку не заканчиваться примерно никогда. И не хватало так остро, что даже слёзы наворачивались.
— А-а-а-а!
— Дя-я-я-я!
— Ну да, — смешно поморщившись, поддакнула я обиженно орущей Ленке и собственным мыслям. — Какой страшный зверь эта женская логика, верно, дочь? И кто бы мог подумать, что из всех вещей в мире, скучать я буду именно… По этому?
Конечно же, двойняшки мне ответили. И возведя глаза к потолку, я принялась шушукаться с притихшими детьми, выясняя, что ж они успели не поделить. Не заметно для себя увлёкшись настолько, что щелчок замка на входной двери прозвучал для меня как выстрел. Я даже вздрогнула, выныривая из накатившей внезапно дрёмы, и прижала ладонь ко рту, давя банальное желание заорать:
— Ой…
— Прости, не думал, что ты спишь, — криво улыбнулся Макс, прислонившись к дверному косяку. Вид у него был потрёпанный и жутко усталый.
Настолько, что я медленно, осторожно поднялась с нагретого места у дивана, где раскинувшись в позе «морской звезды» сладко сопели мелкие. Одёрнула широкую, явно мужскую футболку, которую успела на себя натянуть и в два шага оказалась прямо перед хозяином квартиры. После чего аккуратно обняла его руками за талию, пряча лицо на широкой, крепкой груди:
— Я скучала…
Мне всё ещё казалось, что всё происходило слишком быстро. Я всё ещё испытывала ничем необоснованный, безотчётный страх перед будущим. Но слова Лёли про «шанс» я уже не могла и…
Не хотела игнорировать. Вот и стояла так, уткнувшись носом в чужую шею, вдыхая терпкий запах табака, алкоголя и мужского одеколона. Даже не удивившись, когда меня крепко сжали в ответ и выдохнули едва слышно прямо на ухо:
— И я, Риш… Я тоже очень скучал.
Глава 19
Максим Потапов
Новое утро начинается со звонка. Привычного и доставшего до зубного скрежета звонка будильника на телефоне. Того самого, что я с чистой совестью отключаю и вновь проваливаюсь в сон, крепко сжимая в объятиях чужое, хрупкое тело. Тихо балдея от того, что со вчерашнего дня имею на это полное право. Прижимаюсь носом к лохматой макушке, трусь щекой о копну рыжих волос и вывожу пальцами неведомый узор на обнажённой коже дрожащего живота. И только потом вспоминаю, где я, с кем и почему. И не могу сдержать широкую, довольную ухмылку.
— Доброе утро, — я тихо шепчу и даже не думаю открывать глаза, надеясь продлить как можно дольше это ощущение тепла и уюта.
— Д-доброе, — с заминкой и еле слышно, но всё же отвечает Ирина. И сама не замечает, как прижимается всем телом ко мне, прячась от реального мира, что ждёт нас за пределами этой квартиры. Тихонько вздыхает, кладя пальцы поверх моих рук, и замирает на несколько минут, не сказав больше ни слова. А мне…
Мне хочется стиснуть её сильнее, придвинуться ближе. Коснуться губами вмиг покрасневших ушей и оставить парочку меток на нежной коже шеи. Но…
— А-а-а!
— Ма-а!
Грохот и звон свалившихся на пол игрушек. Который и мёртвого поднимет с могилы, не то что разбудит меня. И я чертыхаюсь себе под нос, выпуская добычу из рук. Делаю вид, что не вижу её улыбку и нехотя выбираюсь из-под одеяла наружу. Засовываю настойчиво вибрирующий на повторе телефон в карман домашних брюк и пару минут морально готовлюсь начать привычный ритуал под названием «доброе утро». Пусть даже ни хрена оно не доброе, это утро.
— Дети — цветы жизни, — уныло бормочу себе под нос. Ирина тихо смеётся, уткнувшись в лицо подушкой, а я с тоской признаю, что эти самые «цветочки» с завидной регулярностью обламывают весь кайф. Ни стыда, ни совести, блин, ничего лишнего.
Наступившая внезапная тишина заставляет меня волноваться, а раздавшийся следом богатырский рёв корчить недовольную мину. Тормознув в дверях, я оглядываюсь на вновь задремавшую Ришу. Скольжу взглядом по её тонкому профилю, растрёпанным волосам и сбегаю до того, как мысли окончательно сворачивают в сторону откровенного непотребства. Я бы, может, и не прочь воплотить их в жизнь…
Но надрывный детский рёв не способствуют настрою, и сводит на нет любое, даже самое извращённое представление о романтике.
На то чтобы успокоить детей я трачу добрые пять минут. Ещё полчаса уходит на привычный ритуал «переодень меня, умой и накорми» к концу которого относительно чистая футболка годиться только на выброс.
Ни одна химчистка не возьмётся её отстирать.
— Это была моя любимая футболка.
Попытка воззвать к совести не удалась. Двойняшки игнорируют мой укоризненный взгляд и радостно перебирают игрушки. И мне не остаётся ничего другого, как признать своё проигрыш (опять) и просто стянуть грязную футболку. Напрочь забывая о том, что теперь у меня есть, кому посмотреть импровизированный стриптиз в любое время дня и ночи.
