Нет. Она не хотела.
Хватит глаз Бормиаса, чтобы убедиться: Габер умер. Она не хочет видеть его даже перед казнью. Не хочет видеть и момент его гибели. И она не испытает злорадства, если узреет, как он горит. А облегчение принесет ей и просто новость, что Габера больше нет.
Ей казалось, что стоит ей показаться возле лобного места — и проклятый маг восстанет из пепла. Или найдет способ ускользнуть от смерти в момент казни…
Нет. Она не хочет. Ей это не нужно!
— Нет, будет достаточно, если ты все увидишь… — сказала она.
Хоть крошечное сомнение и кольнуло внутри. Может, все же следовало бы… Может, ей придется расплачиваться за эту свою слабость.
— Хорошо, милая, — улыбнулся Бормиас. Снова — очень устало. — Давай поужинаем? Поздно, конечно, но я устал и голоден, как тридцать пять лиов… Это было тяжелое заседание. Подонок извивался, как уж на сковородке. Пытался исказить факты, взывал к солидарности других магов… Я до последнего волновался, что ничего не получится… Но в этот раз, Ева, победа за нами. Осталось поесть, — его губы скривились в косой, похожей на грайнорову, усмешке.
Ева тут же распорядилась, чтобы подали ужин.
Тогда она впервые почувствовала себя женой Бормиаса. Женой, дождавшейся дома, когда ее воин вернется с поля боя. С победой.
* * *
Грайнор сидел с бокалом на террасе гостевого дома в предгорном городке Стапиоре. Моря здесь не было, но этот город славился как курорт из-за чистейшего воздуха и особых целительных родников.
Сидел и смотрел, как его невеста Вериана прохаживалась и рассуждала о картинах, которые они видели в доме местного графа.
С Верианой было интересно. Остроумие, широкие интересы в сфере искусств, яркая внешность… С ней было приятно разговаривать. И приятно на нее смотреть.
Но… Душу Грайнора она не трогала. Из нее получилась бы прекрасная подруга для него. Подруга, сестра, но не возлюбленная.
Впрочем…
Грайнор на мгновение прикрыл глаза, и перед внутренним взором встал образ хрупкой девушки с каштановыми волосами. С нежными тонкими чертами. И сияющим упрямством в глазах.
Ева…
Грайнор всегда видел ее, стоило только закрыть глаза. А наедине с собой слышал ее голос, как будто она стояла рядом. Уже привык.
А открыв глаза, Грайнор снова смотрел на Вериану и понимал, что в сложившихся обстоятельствах это лучшее для него. Ему грех жаловаться.
Принцесса могла оказаться и не такой изысканной и умной. Могла и верно быть «поросеночком в рюшах», которого он увидел в самом начале.
…А Ева выбрала Бормиаса. Она выбирала его несколько раз подряд. И теперь лучшее, что Грайнор мог сделать для нее — это выполнить обещание. Жениться на Вериане.
А еще — увезти ее подальше от столицы, чтобы Ева с Бормиасом успели сделать дела, спокойно провести помолвку и прочее. Чтобы Ева с Верианой не встречались как можно дольше.
Это все, что он может для нее сделать… Для них! Ведь, проклятье, Грайнор понимал, что делает это и для брата тоже.
Он любил и его, несмотря ни на что.
И… да. Грайнор был слишком умен, чтобы не понимать своих чувств к Еве.
Он любит ее. По-настоящему. Сильно.
Как в книгах. Как в дурацких романах, которые Грайнор прочитал в юности ради общего развития (и чтобы блеснуть чуткостью перед романтичными девушками).
Поэтому и жертвует своим личным счастьем.
Проклятье. Тысячу раз проклятье!
Когда он стал таким благородным идиотом, вроде Бормиаса?!
* * *
Бал был в самом разгаре. Ева чувствовала себя неплохо, постепенно она успокоилась — в новом образе никто ее не узнавал. А с Верианой они весьма мило познакомились и вполне приятно побеседовали.
Ева как раз хотела взять с подноса прохладительный напиток, когда Вериана в ярко-желтом платье продефилировала к ней.
— Милая принцесса, быть может, нам стоит прогуляться на террасу и подышать?
Еве стало тревожно. Какой-то мерзкий липкий страх тронул душу. Но формального повода отказать Вериане у нее не было.
Она согласилась.
На террасе, смотревшей прямо на королевский сад, где пели соловьи и расцветали цветы раннего лета, Вериана оперлась на перила и издевательски взглянула на Еву.
— Ну здравствуй, Ева, — криво улыбнулась она. — Давно не виделись! Дорогой, выходи! — она обернулась куда-то в сторону. — Ты был прав, это она!
Сердце Евы похолодело.
Сперва из-за перил показался черный вихрь, зловещий, словно пепел, поднялся и скрутился в смерч. Она пересек границу террасы и… начал собираться в до ужаса знакомый образ.
Еще миг — и перед Евой стоял Габер. Со своей неизменной холодной улыбкой на мерзких змеиных губах.
Ева хотела броситься на утек, оглянулась на дверь в зал, но… двери не было. Она стояла в западне, окруженная двумя врагами.
— Да нет же! — крикнула Ева. — Тебя ведь казнили!
— А ты это видела? — ехидно усмехнулся Габер. — Нет. Значит, моя смерть не доказана. А я… всегда выполняю обещания. Я ведь говорил, что напишу тебе письмо, а потом мы встретимся… И закончим начатое… Я здесь, милая Ева. Пришел наш час.
Он протянул к ней руку…
Ева распахнула глаза и вскочила на кровати.
Сердце билось, как бешеное, выскакивало из груди. Еве казалось, еще один удар — и она просто умрет от судороги ужаса, сводившей все ее тело.
«Интересно, орала ли я…» — была первая мысль, когда она осознала, что это лишь сон. Очень реалистичный, страшный, но только сон.
«Я должна увидеть своими глазами…» — была вторая ее мысль.
Ева накрыла лицо руками и заплакала. Она не хотела, не хотела!
Хотела оставить все идти своим чередом. Но ее душа не будет спокойна, пока она сама не убедится, что Габер рассыпался пеплом.
* * *
Кажется, на этот раз Бормиас был по-настоящему зол. Всю дорогу к «крепости правосудия», где маги держали и казнили своих преступников, он напряженно молчал.
А когда подавал Еве руку, чтобы помочь выйти из кареты, не выдержал и с досадой сказал:
— Мы ведь обо всем договорились! Еще не хватало, чтобы ты… упала там в обморок.
Ева глубже надвинула на лицо вуаль.
— Нет, Бор, я не упаду. А если упаду — можешь отказаться жениться на такой… мямле.
— Ева, не говори так! — вспылил Бор. — Я… я ведь позволил тебе поехать. Значит, я могу понять…
Ева опустила взгляд, который и так не было видно из-за вуали.
Вот так. «Позволил». Бормиас командир. Он разрешает или не разрешает. Командует. Он ласков с ней, но, кто знает, пройдут годы — и она станет для него, как один из солдат, который должен маршировать на плацу.
