Пещера, скрытая лохмотьями кустарника, резко озаряется изнутри, словно кто-то фонариком подсвечивает, и с оглушающим рычанием к нам вырывается «уголёк». Безглазая морда, испещрённая тёмными прожилками, с широко раскрытой пастью была готова сожрать любого на пути.
Набрав скорость, я взмываю в воздух над чернолунниками, за которыми уже разверзлась чудовищная пасть. Но «уголёк» замечает новую опасность и тоже пытается прыгнуть мне навстречу.
Мы столкнулись прямо над головами священника и Избранницы. Эвелина, к счастью, обладала здоровой реакцией и успела прыгнуть на старика, чтобы сбить в сторону. Когда мы с «угольком» упали, терзая друг друга когтями и клыками, под нами уже никого не было.
Затрещали подпаленные ветки шиповника, задымилась трава вокруг. Нельзя было тратить много времени на одного врага, потому что через миг из пещеры вылетели ещё «угольки».
Я впился клыками в шею противнику и мощным рывком, чувствуя хруст его позвонков, бросил тело навстречу новым противникам. Те на миг замешкались, а я уже был среди них, пытаясь каждого достать когтями.
Тогда, в канале Межедара, я легко справился с двумя такими тварями. Получалось, я всё же сильнее обычного «уголька»?
Вот только сейчас у врага был огромный численный перевес, и вскоре я понял, что обречён на поражение. Я старался забрать с собой как можно больше, но из пещеры, обламывая уже истлевшие от жара ветки, вырывались ещё и ещё исчадия огня.
Адская боль пронзила мне правое плечо. Чьи-то раскалённые клыки сомкнулись и на задней лапе. Я дёрнулся, но меня уже держали с нескольких сторон. Зубы впились мне в горло…
Я вырывался, изворачивался, сам выдирал клочья палёной плоти из врагов. Но их слишком… слишком много.
«Да чтоб тебя, Иной! Мы не собираемся тут подыхать!»
***
Я очнулся от жуткой тряски и боли во всём теле. Ощущение было очень знакомым, но давно забытым…
Помнится, меня так уже тащили на самодельных носилках, называемых волокушами. Их собирают из чего попало, а потом волокут на них раненного, чтобы он полностью прочувствовал землю-матушку, каждый её подзатыльник.
— Чтоб он сдох, этот Межедар! — Хомяк надрывался где-то впереди, — Чтоб его Луной накрыло, а потом Пробоина сожрала… Чтоб Короля этого, и чтоб Требуху сожрала!
— С потрохами, — засмеялся Сивый, — Требуху с требухой!
— Смешно тебе, вылунь?!
— Так точно, господин сержант!
— Чёрную Луну тебе в задницу, хохмач ты сивый! Тоже смешно будет?!
— Никак нет, — чеканил в ответ Сивый, но, судя по голосу, ему было смешно.
Послышался смех ещё десятков голосов. Осознав, что я слышу Хомяка, целого и здорового, я открыл глаза, чувствуя, что не могу пошевелиться, и уставился в ночное небо, полное звёзд.
Это звёзды, или искры перед глазами? Небо было везде, и я понял, что пока что со зрением у меня не всё нормально… Но искрящая темнота постепенно отступала, иногда разрываясь солнечными вспышками на чувствительных колдобинах.
— Дети, дети мои, следите за словами, — Афанасий, оказывается, тоже был тут, — Незримая всегда смотрит за нами!
— Так в этом и суть, ваше чернолуние, — засмеялся Сивый.
— Не понимаю, сын мой…
— Смотрит, но не слушает же!
И снова многоголосый смех.
— Отец Афанасий, не будьте так строги к солдатам, — донёсся ласковый голос Эвелины где-то впереди, — Им и так сегодня несладко пришлось.
Кажется, рядом с ней смех был погромче. Тонкая псионика Избранницы, щекочущая мужские гормоны, работала вовсю…
Рискует ведь, стерва! Она хоть подозревает, насколько солдаты иногда бывают голодными до женского тела?
Все эти мысли понемногу возвращали меня в реальность.
Наконец, я понял, что вижу не только звёзды, но и размытый горизонт. Там было красное зарево, и это заставило меня напрячься.
Усиленно заморгав, я попытался сфокусироваться. В волокушах я был направлен лицом назад, поэтому прекрасно видел несколько десятков солдат, идущих за нами. Кто-то вёл под уздцы лошадь с телегой, кто-то и так тащил на себе поклажу.
Все двигались вдоль опушки тёмного леса, весело переругиваясь и часто оглядываясь. А далеко-далеко позади…
Это мог быть только Межедар. На горизонте покоился огромный багровый купол, и край леса мешал разглядеть одну его сторону. Это будто застывшая полусфера ядерного взрыва в самые первые секунды после вспышки.
От купола всё небо было окрашено в алые тона, и кажется, даже висящая в небе Белая Луна порозовела…
Белая Луна?!
Я уставился на светило, которого не было несколько недель. На ночном небе чуть поодаль от неё можно было различить кляксу Пробоины.
Вышла-таки…
Так, а если опять попробовать пошевелиться?
Трудно, но можно. Нет, я не был связан, но бинтов на мне было предостаточно. Просто всё тело представляло из себя одну сплошную болячку… И центр этих страданий, кажется, был у меня на груди.
Там что-то впивалось в кожу раскалённым клеймом, и казалось, сил терпеть больше не было. Лишь когда носилки подскакивали на очередной колдобине, слегка отпускало — боль по всему телу перешибала мучение от ожога.
А ещё вонь… Я прекрасно помнил запах «вытяжки», и этот был похож, вот только чуть-чуть изменился. Совсем как тогда, в палатке у того пухлого лекаря, когда он меня мазал тем дерьмом.
— Да твою же…
Я не смог договорить, потому что и это мне далось с трудом.
— Сын мой, — рядом показался отец Афанасий, — Надо потерпеть.
Я скосил глаза. Старик и так был лысый до этого, а здесь даже в свете звёзд было заметно, что у него всё лицо опалено. От бороды и усов не осталось и следа, а его щёки покрывали свежие волдыри. Один глаз был прикрыт свежей повязкой, но Афанасий улыбался.
— Символ повесили на тебя, только так мы смогли его утихомирить, — прошептал священник.
Его…
Да жжёный псарь!
Мне не надо было объяснять, кого он имел в виду. Опять Одержимый попытался взять контроль над телом.
— Что… слу… случилось? — я разлепил губы, чувствуя, что они стали единой коркой.
Старик пригнулся, и я понял, что он едва расслышал.
Но как в прошлый раз, выяснять полдня, что со мной произошло, я не хотел. В Пробоину всех вокруг, на хрен лишние уши…
— Что со мной… случилось?
— А-а-а… — священник хотел задумчиво поскрести бороду, но его ногти прошлись по волдырям на подбородке, и старик вздрогнул.
— Как по мне, так по тебе, вылунь, самое малое конница пробежалась, — послышалось весёлое от Хомяка, а потом его лицо появилось надо мной, — А, чушка, живой!
