– Извини, подруга. Дела. Попозже созвонимся! – помахала Анжелке и, заскочив в холл, жадно спросила:
– Ну, говори!
– Немного Ванька восстановил. Как раз есть сцена танца. Я же говорил Влас Палычу! Это не мы дали Тамаре вино. Там видно: кто-то из гостей протянул ей свою кружку!
– Туфли! – почти закричала Машка. – Какие на ней были туфли?
– Чего? Какие туфли?
– Посмотрите на ноги той, кто дает вино. Туфли какого цвета?
– Там запись темная. Почти и не видно. Сейчас. Стой, Вань, останови тут. Немного назад крутани. Ну, туфли такие… Непонятные.
– Голубые?
– Может, голубые. Зеленовато. Говорю же – там темно. Я не понял – вам интересен танец или туфли?
– Гоша, конечно, танец. Мы сейчас подъедем. Только вещи домой завезем.
– Давайте часа через два. Ваньке тут надо кое-что доделать. А я на рынок сгоняю. Там вино местное такое…
– Хорошо. Адрес диктуйте!
Честно говоря, я не хотела уже никуда ехать. Марину арестовали. Туфли голубые. Чего еще?
– Посмотрим сами! – настаивала Машка, заваливаясь на диванчик в нашем номере и включая айпэд. – Сейчас только передохнем!
Минут двадцать она молча тыкала пальцем в клавиатуру, а я щелкала каналами телевизора.
Как вдруг Машка заорала:
– Вот она!
– Кто?
– Я ее нашла!
– Да кого?!
– Элю! Я так и знала!
Тут уж и я подскочила.
– Где ты ее нашла?
– Смотри!
Машка ткнула мне под нос экран айпэда, и я сначала ничего не поняла. Какая-то фотка плохого качества. Сцена. На сцене пианистка сидит. И молодая симпатичная солистка улыбается.
Подпись:
Студентка 2 курса Санкт-Петербургской консерватории им. Н.А. Римского-Корсакова, дипломант Международного конкурса оперных певцов «Санкт-Петербург», победитель международного конкурса молодых оперных певцов Елены Образцовой и лауреат международного конкурса Гран-При Марии Каллас Элеонора Чижова.
– И что? – спросила я Машку.
– Блин, глаза разуй!
Я еще раз всмотрелась в сияющую красавицу-певицу с соболиными бровями и гривой длинных каштановых волос. Вдруг до меня дошло:
– Мама дорогая! Это же… Эля?
– Ага! – закивала Машка. – Только тогда ее звали Норой. И фамилию она поменяла. Как только Полинка сказала, что не Марина была первой сиреной, а Нора, меня как ударило. Закрутилось это имя – Элеонора. Раньше-то я думала, что Эльку Эльвирой звать. Искала сначала в московской консе. Все выпуски за пять лет просмотрела. Не нашла. Потом стала смотреть в Питере. И оп-па!
Видишь? Сбрила брови, обесцветила ресницы, перекрасила волосы, надела очки или мазала вокруг глаз красные круги. Лицо вообще другое получается! Вместо платья – балахон. Фиг узнаешь.
Нас она с собой таскала, чтобы мы пропажу Якова подтвердили. Мол, видели, как она убивается. И чтобы внимание на себя отвлекли.
– Не мы, а ты! – хмыкнула я. Рядом с Машкой, олицетворяющей бурю и натиск, и вправду легко быть невидимкой. Кому и знать, как не мне…
– Вот интересно, что Игорь такое с Элей-Норой вытворил? – продолжила Машка. – Я смотрела – после третьего курса ее нигде больше нет. Надо видео с ее выступлениями поискать! Раз настоящую фамилию знаем.
Машка еще понажимала кнопочки.
И нашла.
Лучше бы она этого не делала.
Запись была так себе, любительская, сделанная на каком-то студенческом конкурсе.
А голос потрясал. Он был золотой. Элино ангельское сопрано с первой же ноты уносилось куда-то в горние выси, резвилось там райской птицей, чьи переливчато-воздушные трели рождены не для наших смертных ушей. Хрустальной чистоты голос казался случайно залетевшим с небес, он окунал тебя в поток искрящегося радостью света. И ты вдруг чувствовал, что тоже поднимаешься вверх вместе с этим золотым потоком, паришь там в вышине, где нет ничего – только чистая энергия музыки. И глаза улыбающегося тебе бога.
Да, Игорь умел находить таланты.
А потом мастерски их гасить.
Я представила: иметь такой редкий дар. И вдруг его потерять…
От этого можно сойти с ума.
– Так ты думаешь, Игоря все же она…? – спросила я Машку.
Машка тоже была под впечатлением от голоса.
– Не знаю. Но если это он виноват, что она перестала петь… Ладно, поедем к ребятам. Посмотрим на туфли. Кстати, ты не помнишь, какие были у Эли?
Страшная комната
Веселая артистическая орда жила в дешевых апартаментах на выселках, а Игорь с Ваней – совсем недалеко от Кафедрального собора Амальфи. Им сняли хорошие комнаты как руководителям театрального проекта. И Гоша раза три с гордостью сказал: «Нас найти легко. Центрее не бывает! Свернете направо от собора – сразу наш дом».
Действительно, мы сразу их нашли. Узкий дом был зажат между такими же старыми зданиями с квартирами-сотами. Внизу разноязыко шумело маленькое кафе. И только во внутреннем дворике с несколькими входами мы чуть-чуть поблуждали.
– Может, позвоним? Пусть встретят? – спросила я.
– Да ладно! Так нагрянем, сюрпризом! – сказала Машка. У нее есть один чисто мужской пунктик – она ненавидит спрашивать дорогу.
Наконец мы нашли правильный подъезд. Поднялись по расписанной граффити лестнице на третий этаж. Квартира там была одна. Позвонили в болтающийся на нитке звонок. Внутри было тихо.
Машка толкнула – оказалось не заперто. Мы вошли в тесный захламленный коридор, из которого вели две сияющие какой-то неуместной здесь белой краской двери.
– Мальчики! Мы пришли! – задорно прокричала Машка.
Никто не ответил.
– Может, не туда? – спросила я.
– Как не туда? Вот, я записала: второй подъезд, третий этаж, квартира 4.
Машка подошла к одной из двух дверей. Толкнула ее – закрыто. Толкнула следующую – и дверь сразу подалась.
Что-то мне подсказывало: не стоит туда заходить.
– Гоша! Вы тут что, заснули?! – крикнула в глубину комнаты Машка. Мы шагнули внутрь. Комнатка была старушечья: старый резной шкаф, на полочках – вязаные крючком белые дорожки…
Сначала я не увидела ничего, кроме разгрома на столе у самого окна. Какая-то аппаратура была вдребезги разбита. Компьютер выглядел так, словно по нему били кувалдой. Осколки валялись на покрытом красным ковром полу.
Потом я увидела его. Смешной веснушчатый парнишка-оператор сидел на кресле в углу. Только шея у него была неестественно свернута вбок, так что виден был затылок. У живых людей так не бывает.
