Гости сначала замерли. Потом зааплодировали, не жалея вип-ладоней. Кто-то закричал: «Браво!»
Эля ждала, когда же они наконец уйдут: мечтала об одеяле и горячем чае.
– Давай на бис! – распорядился Красовкий. И увидев, что она показывает на горло, прикрикнул:
– Не ломайся!
Гости тоже закричали, захлопали.
Эля хотела сказать: не могу. И побоялась, что тогда денег не даст. Молодая была. Дурная.
Еще полчаса она пела гостям из ледяного бассейна.
А когда вернулась в комнату, температура у нее подскочила до сорока. И голос сел. Совсем. Ни звука больше не доносилось из ее прежде полного трелей горла.
Утром у нее был рейс до Москвы. Кое-как долетела. И даже не смогла дойти до поликлиники. Пять дней провалялась у бабки дома в забытьи. Про «скорую» даже не подумала. Бабка давала какой-то противный горький отвар. А надо было – антибиотики.
Через десять дней Эля отошла. А голос – нет. Из горла шел только хрип. Еще дней пять она дышала паром над кастрюлей. Так мать когда-то ее лечила.
Когда все же пришла к лору, который консерваторских лечит, тот замахал руками: что вы с собой сделали?! Да это же вредительство! Такой голос убили!
Оказалось – воспаленные связки утолщились, разбухли. Воспаление худо-бедно прошло. А утолщение осталось.
– Раньше надо было! Раньше! – стонал доктор.
Эля молчала. У нее внутри словно все вымерзло.
– Попробуйте позаниматься с фониатром, – сказал врач. – Есть тут один. Вот телефончик. Правда, берет недешево… И гарантии в вашем случае никакой.
Вот тогда она все деньги, полученные за тот концерт, и спустила. На лучших фониатров – тот, с телефончиком, добился только того, что она смогла говорить. Потом на знахарей. Покупала какие-то заграничные препараты, бегала по бабкам-колдуньям. По нескольку часов в день мычала и тянула звуки, как учили фониатры. Кое-что помогло. Она даже смогла петь.
Такое миленькое домашнее сопрано. Но никаких небесных полетов ввысь. Теперь голос низко кружил, как воздушный змей на веревочке.
Похожих приятных голосков – в окно не перекидать. Поэтому и в консерватории ей сказали: ничего не поделаешь. Приходите через год, возьмем на дирижерско-хоровой.
Дирижировать хором Эле не хотелось. Голос был ее даром, к которому ничего не прилагалось: ни тяги к музыкальной культуре, ни любви к специальным знаниям. Он и обнаружился-то случайно, уже в Питере. В походе одна из учительниц услышала, как она напевает, готовя суп на костре.
– Господи! Эля! Ты знаешь, что у тебя божественный голос? – ахнула.
Откуда Эле знать. В доме у матери она никогда не пела.
Если бы не та учительница – отец у нее в консерватории преподавал – и не поступила бы никуда.
…Кто-то сказал, что в Германии научились восстанавливать голосовые связки. Какие-то новые технологии. Деньги к тому времени кончились.
Она подстерегла Красовского, когда он пришел к знакомым балеринам в Мариинку.
– У меня из-за вас пропал голос, – сказала. – Нужны деньги на лечение. Вы должны их мне дать.
– Я никому ничего не должен! – Игорь по-хозяйски оперся плечом о дверь ближней гримерки. – Гонорар ты получила. А в бассейне никто тебя силком не держал. Замерзла – ну встала бы и ушла. Шантаж, лапочка, не пройдет.
Игорь выпрямился, считая разговор законченным, и по привычке улыбнулся. Улыбка была ясной и солнечной. Они стояли рядом, а словно на разных сторонах улицы. Он – на светлой и радостной. Она – на темной, полной мрака и отчаянья. А ведь почти уже перешла эту дорогу.
И тут на нее что-то накатило.
– Сволочь! – тихо сказала Эля, глядя Красовскому прямо в глаза. – Проклинаю тебя! Слышишь? Проклинаю! Так тебе это не сойдет. На следующий свой юбилей ты сдохнешь! Тварь!
И метнула в него всю запертую внутри силу своего голоса. Она теперь не уносила ввысь, а била наотмашь.
– Запомни эту минуту! Ты очень о ней пожалеешь! – прошипела. Повернулась и ушла.
Странное дело. Он потом пытался вспомнить ее лицо. И не мог. А слова впечатались в память огненными буквами.
* * *
…Эля все еще медлила перед компьютером. Не нажимала клавишу.
Второй талант у нее открылся, когда она стала осваивать для фирмы Якова бухгалтерские программы. И поняла, что компьютерный язык дается ей гораздо легче, чем разговоры с людьми. Через три года – один из них она училась в Силиконовой долине – любая солидная компания была готова нанять ее разработчиком. А хакеры – взять в свою команду.
Она подумала. И сказала Якову:
– Хочешь реально больших денег?
Яков хотел.
– Я знаю, у кого их можно взять. Твоя задача – выйти на Красовского, помочь ему с выводом капитала. Я там пошарила – есть у него сейчас такая проблемка. Потом будешь слушать меня.
Все, все она рассчитала хитрым программистким умом. И как Якова спрятать. Купила заранее ему автобусный тур по Италии. На чужой паспорт. Предупредила руководителя, что присоединится он к группе уже в Амальфи. Он и присоединился. Стриженый налысо. В кепке на глаза. Поколесил с толпой туристов несколько дней по побережью. И отправился на автобусе на родину. А уже в Москве сел на самолет и долетел до конечной точки назначения.
Себе Эля отход подготовила более тщательно. Понимала: Якова сразу искать не станут. Время у него есть. А у нее – нет. Власик профи, достанет из-под земли. Исчезать надо мгновенно и бесследно. Сделать это можно только одним способом.
Стать другим человеком.
Например, монахиней.
За полгода до Игорева юбилея Эля прилетела в Неаполь. Осмотреться на предмет женских монастырей. Остановилась на монастыре Святого Григория Армянского. Во-первых, он в центре, а прятаться надо на виду. Во-вторых, там всегда полно паломников. Реликвии очень ценные: голова самого святого, его цепи (Эле всегда чудилось в поклонении отрезанным головам, пальцам, стопам что-то безжалостное, языческое), а также мощи святой Патриции – покровительницы семьи. Верующие с разных концов света едут им помолиться. А больше всего – из Армении и Греции. Там Григория Просветителя считают своим.
Так что вскоре неизвестный фонд профинансировал поездку шести монашек из Афин в Неаполь. Седьмая присоединилась уже на месте. В комнатку рядом с монастырем заехала. И исчезла. Позвонила старшей, рассказала, что задержится в Амальфи. В храме.
Монахини попереглядывались. Поусмехались. Да не их дело. Эту странную особу – она и по-гречески-то не говорит! – к ним пристроил тот, кто заплатил за поездку. Пусть чудит.
Блудная монашка объявилась только в день отлета, когда в шесть утра садились в микроавтобус – ехать в аэропорт. Богатый фонд даже трансфер оплатил.
