1
Знакомый Глеба Корозова по бизнесу, Иван Млещенко, приобрел большой загородный дом. С участком земли, к которому не прикасалась рука человека. На нем росло все, что только может расти в центральной полосе России. Трава по пояс. Крапива, полынь, лопух, одуванчик, ромашка, пырей и масса других сорняков. Разные кусты и деревья, через которые подчас пробраться можно только проредив их топором, ножовкой или пилой. Приобрел этот дом Иван у вдовы известного в городе бизнесмена, который, построив, едва успел завершить внутреннюю отделку, как вскоре погиб при странных обстоятельствах. Слухи бродили всякие. Говорили, кто во что горазд. В том числе — что к его гибели причастна жена. Якобы кто-то где-то что-то от кого-то слышал. Там-сям нашептывали, прибавляя и перевирая каждый раз. В общем, сплетен было множество, и потому Млещенко не обращал на них внимания. Полиция до сих пор дело не закрывала. Расследование продвигалось вяло, и казалось, конца ему не будет никогда.
После оформления прав на наследство вдова сразу стала искать покупателя. Объясняла, что дом для нее — лишняя обуза, что у нее есть в городе квартира и этого ей достаточно. Детей у нее нет, потому такие большие площади ей не нужны, заниматься ими ее совсем не прельщало. Вдобавок дом не в городе, а она сугубо городской житель, ностальгии по природе не испытывает, скорее ностальгирует по городской суете и городскому шуму. Это мужа тянуло к деревенским мотивам, ее же — никогда. Он при жизни громоздил грандиозные планы, связанные с домом, но она была более приземленной, планов никаких не строила, а потому иметь дом ей ни к чему.
Купив дом, Млещенко закатил торжество. Праздник был в самом разгаре, когда новый хозяин, пьяно бахвалясь, потащил гостей по участку. Размахивал руками и фистулой драл горло так, что было слышно далеко. Был он среднего роста, средней упитанности, с чуть длинноватым носом, который, впрочем, совсем не портил его лица. Много улыбался, глаза при этом превращались в щелки, и говорил высоким голосом. За ним плелась подвыпившая разношерстная толпа, надрываясь ему в ответ и не слушая его. Мужчины все в рубашках, женщины — в платьях, блузках, топах. Небольшого роста гость с большими ушами, носом-пипкой и кривыми кавалерийскими ногами, пошатываясь, крутился, как волчок, среди всех и пытался затянуть песню квакающим голосом. При этом приплясывал, запихивая то и дело под ремень вылезающие края синей рубахи. С ним рядом шла его жена — маленькая, худенькая, с пышными волосами. Она то и дело окорачивала плясуна, бесцеремонно затыкала ему рост. Хватала за руки, притягивала к себе, ворча ему в лицо слова недовольства. Он затихал на минуту, а потом снова начинал заводиться, как одержимый. Определенно, он всех уже достал. Женщины шарахались от него, боясь, что оттопчет им ноги. Мужчины покрикивали, пьяно пуляли крепкими скабрезными словами. Шедший сбоку от него высокий горбоносый парень, обнимавший за плечи белокурую девушку, отталкивал разгулявшегося плясуна от себя. Девушка тянула парня за локоть, пытаясь дальше отойти от неуемного гостя. Чуть особняком от толпы держались две семейных пары. Мужья, под ручки со своими женами, оживленно перемалывали политические новости, как будто в данный момент ничего важнее не существовало. Хмель развязал языки. Они костерили всех и вся, особенно доставалось тем, кто строил козни из-за бугра. Их жены тоже перекидывались между собой. Но говорили о нарядах, салонах, магазинах.
Весь этот шумный бесформенный рой по инерции двигался за хозяином. Обойдя дом, Иван повел всех в глубину зарослей, объясняя, как то, что они видят, он пустит под топор и потом взрастит здесь красивый сад.
— А вот там, — показал рукой в сторону, — будет бассейн! Бултых поутру в воду, и — блаженствуй.
— А прудик, прудик! — прокричали из толпы. — Места достаточно!
— Будет и прудик, — заверил хозяин. — Карасики будут. Сачком их, сачком! Удочки побоку. — Млещенко ломился вглубь зарослей, оставив гостей позади. Его приподнятый голос вдруг оборвался, и раздался растерянный выкрик: — Эй, ты кто такой? Ты чего на моем участке делаешь? А ну убирайся к чертовой матери! Ах ты, ворье поганое! Ты куда? А ну назад! Держи гаденыша! — Затем послышались треск сучьев и досадливый матерок Ивана.
Плюясь и ругаясь, он выбрался из кустов к гостям, махнул рукой и повел всех в дом. Увидал опоздавшего на торжество Корозова с женой, цепко схватил за руку, стал безостановочно трясти, приговаривая:
— Каждый по-своему сходит с ума, Глеб. Я тоже ненормальный. Я о таком доме давно мечтал. — И вдруг изменился в лице. — Ты понимаешь, еще дом не обжили, в саду, как в лесу, а уже ворье по кустам ошивается, шныряет, ищет, чем поживиться. Представляешь, сейчас чуть за шиворот одного не схватил, в кустах сидел. И чего вынюхивал, спрашивается?
Улыбнувшись, Глеб успокоил шутя:
— Ничего страшного, Иван, скоро поставишь забор и отгородишься от всего мира. Будешь барствовать, как кум королю.
На это Млещенко отреагировал вполне серьезно. Закивал, подтверждая:
— Забор буду ставить в первую очередь! Иначе нельзя! Мой дом — моя крепость! А забор — это крепостная стена! — Затем отпустил руку Глеба и повернулся к остальным гостям. — Все в дом! Все в дом! — призвал фальцетом. — За стол! Нальем по полной! Обмоем покупку, чтобы долго носилась! То есть чтобы дом стоял крепко!
Все медленно потянулись к дому. И даже плясун утихомирился, предвкушая удовольствие от очередной стопки.
Но Глеб и Ольга не спешили. На воздухе было хорошо. День был не очень жарким, солнце грело, но не палило, как сумасшедшее, не пронизывало насквозь невыносимо жгучими лучами. Сильную жару Корозов не любил, умеренная погода нравилась больше. Сегодня ему было комфортно. Гости Млещенко, застопорившись у двери, втискивались в дом, словно всасывались вакуумом в узкое горлышко бутылки. Здесь были родственники, друзья семьи и несколько предпринимателей города, с которыми у Млещенко сложились деловые связи. Тут же среди гостей находилась прежняя владелица дома. Млещенко пригласил вдову не потому, что она была одной из сторон сделки, а потому, что до смерти ее мужа имел с ним партнерские отношения. Она, правда, долго отказывалась от приглашения, но в результате все-таки приняла его, ибо отвязаться от навязчивых просьб Млещенко не смогла. Некоторых из тех, кто присутствовал тут, она знала, и ее тоже знали, но Глеб обратил внимание, что вдова явно ощущала себя белой вороной, как бы не в своей тарелке. То ли ее мучило чувство потери мужа, то ли чувство стыда перед погибшим мужем за то, что избавилась от его строения, словно оборвала последнюю нить между ними. То ли чувствовала себя чужой среди всей этой толпы. Но была замкнутой и мало улыбалась. Многие видели это, но никто не пытался привнести в ее настроение позитива. А все потому, что слух о ее причастности к гибели мужа никак не затихал, упорно муссировался шептунами. Красивая молодая женщина. За нею всегда волочился шлейф поклонников. За глаза многие называли их любовниками. Наверное, в этом была доля истины, но, как говорится, в ногах никто свечку не держал. А потому в основном это были сплетни, которые часто прилипают ко многим красивым женщинам. Разносят их, как правило, также женщины, изнывая от зависти, что не за ними волочится этот шлейф обожателей. Но кому что дано, тому дано. А завидовать, да еще на себя примерять чужую участь не только некрасиво, но попросту нелепо. Никому из разносчиков слухов не было доподлинно известно о любовниках вдовы, а посему приходилось всего-навсего толочь воду в ступе. И хотя теперь вдова была свободной женщиной и могла позволить себе все, что хотела, тем не менее молва не успокаивалась и продолжала свою молотьбу, обсасывая старые сплетни и приписывая к ним новые выдумки. Зависть — вещь живучая. А зависть неудачниц в любви — вообще страшная штука. На красивых женщин часто навешивают всех собак. Какими бы красавицы кристальными ни были. Разносчики слухов стараются при этом быть убедительными, повторяя, как мантру, что ниоткуда ничего не берется, что люди зря говорить не станут, что во всяком слушке есть доля правды, что если бы ничего не было, то и молвы бы не было. К женщинам в этом случае часто примыкают мужчины, пытавшиеся подъехать к красавице с вполне определенными намерениями, но получившие по носу от нее. И несут они рефреном грязную сплетню, прикрывая ею свою злость и неудачу. Что касается Глеба, он, смотря на вдову, оценивал ее внешние данные на четверку. Да, она приятной наружности, но в ней нет той неуловимой тонкости, тепла, умиротворения и сногсшибательного очарования, какое он видел в Ольге. У вдовы была другая красота. Она притягивала многих. Но такая красота была не в его вкусе.
