— Вы покороче. Только самое главное.
— Хорошо, — сказал Акламин.
Подойдя к кровати Риммы, врач бодро спросил у нее:
— Ну, как настроение сегодня, больная?
— Нормально, — отозвалась та, пытаясь улыбнуться, но улыбка не очень получилась.
— Соседки по палате не шумливые? — спросил еще и посмотрел на женщин, сидевших в халатах на своих кроватях.
— Нет, — однозначно ответила Римма, поправив руками легкое одеяло сверху.
Три женщины поднялись, как по команде, одергивая свои халаты, и неторопливо зашаркали подошвами тапочек по полу к выходу. Одна из них, с сединой в волосах и полным лицом, проговорила:
— Да вы что, доктор, мы тут как мышки-норушки. Она у нас на попечении. Что ж, мы не знаем, как бывает после операции? Почитай все здесь проходили эту науку.
— Это точно, — подтвердила вторая, чуть сутуловатая, с пучком волос на затылке и серьгами в ушах.
У третьей, пухленькой и шустрой на вид, вдруг тапочка соскочила с ноги. Женщина ойкнула, наклонилась за нею. Сунула ногу, выпрямилась и смущенно обронила:
— А как же? Смотрим за нею. Не думайте, доктор, с нами она не пропадет, мы вам подсобим, можете положиться на нас.
И одна за другой они вышли за двери.
— Хорошо, хорошо, — дважды повторил врач, глядя на Римму. — Температура нормальная, скоро на щеках румянец появится.
Опять стараясь улыбнуться, Римма настороженно опасливо глянула на Акламина. Врач поймал ее взгляд и пояснил:
— Это из полиции. К вам. Поговорите! — И быстрым шагом вышел из палаты.
Придвинув стул, Аристарх сел, глядя ей в глаза, достал записную книжку:
— Постараюсь коротко, — сказал и следом спросил: — Вы знаете того, кто напал на вас? Видели его прежде когда-нибудь?
— Нет, — ответила тихо Римма, вид ее по-прежнему был настороженным, будто она боялась вопросов. Холодность ее красоты особо подчеркивалась этой настороженностью.
— Да вы расслабьтесь, — посоветовал Аристарх. — Вопросы самые обычные.
— Я ничего, — отозвалась она, сжимая губы и не смотря ему в неулыбчивые глаза.
— Вы запомнили его внешность?
— Нет. Я не разглядела его.
— Хотя бы что-то.
— Когда было разглядывать и запоминать? Все так быстро произошло, — осторожно сказала она более длинную фразу, после которой несколько раз глубоко вздохнула, показывая, как неприятно и страшно вспоминать о том, что произошло с нею.
— Я вас понимаю, — проговорил он. — Но это моя работа. Я должен задать вам вопросы, чтобы найти того, кто покушался на вас. Вы ведь не хотите, чтобы он гулял на свободе?
— Мне все равно, — ответила она.
— Ну почему же все равно? Пока он не пойман, есть опасность, что он повторно совершит на вас покушение.
— Вы думаете? — прошептала она испуганно.
— Разве вы не убедились в этом, когда он напал на машину, в которой вас везли в больницу? — произнес Акламин, серьезно всматриваясь в ее лицо. — Может, все-таки что-то вспомните?
— Я ничего не помню, — тихо повторила Римма и сомкнула веки, словно его вопросы пугали ее и уже набили оскомину.
Видя, что разговора не получается, что она упорно уходит от ответов на вопросы, что нет смысла задавать другие, Акламин спрятал записную книжку в карман пиджака, сказал:
— Ладно. Выздоравливайте. Поговорим позже. — Поднялся со стула и шагнул к выходу.
Она проводила его тоскливым взглядом. Ее поведение показалось Аристарху довольно странным. Как будто она боялась говорить с ним. По словам Ольги, она хорошо видела, как Римма, обернувшись, смотрела во все глаза на парня, когда тот приближался к ней с ножом. Не разглядеть его, не запомнить какие-то детали внешности было просто немыслимо. Акламин был озадачен. Чего боялась Римма? Хотя Аристарх уже имел фоторобот на этого парня, но ответы Риммы могли дать более полную картину происходящего. Однако никаких ответов не последовало. Римма ничем не помогла.
После операции она быстро пошла на поправку. Через две недели уже передвигалась по палате и даже начала просить врача, чтобы тот выписал ее. Но получала отказы. Вела себя так, словно боялась находиться в стенах больницы. Всякий раз вздрагивала, когда открывалась дверь в палату и появлялся какой-нибудь посетитель к соседкам. Ее принимались успокаивать. Кивая в ответ, она продолжала оставаться в напряжении. И постоянно просилась на выписку. По ней видно было, что ее преследовал страх, и с каждым днем он нарастал. Особенно с наступлением темноты на улице. Никто не понимал, в чем дело. Она же молчала. Лечащий врач тоже обратил на это внимание и пытался внушить, что ничто в больнице ей не угрожает, что нельзя так изводить себя, что из-за этого хуже идет лечение. Римма кротко вздыхала и просилась домой. Врач пальцами опускал ниже на нос очки и смотрел поверх них, сомневаясь, что дом лучше больницы.
— Конечно, мой дом не крепость, — говорила она в ответ, — но мне кажется, что там я буду чувствовать себя лучше.
Врач возвращал очки на переносицу, видя, что убедить Римму не удается. И отходил от ее кровати. Несколько раз Римму посетил Млещенко. Он всем говорил, что чувствовал перед Риммой моральную ответственность за то, что случилось в его доме. Хотя, если говорить начистоту, то дом в это время еще не приобрел нового уюта, потому что еще не дышал теплом нового хозяина, не пропитался его запахами. Будучи новым приобретением Млещенко, по духу дом еще дышал чужой жизнью. И даже не духом Риммы, а духом ее погибшего мужа. Перед продажей дома Римма остро ощущала присутствие в нем духа бывшего мужа. Когда ходила по комнатам, чувствовала это в каждом углу. Муж с любовью строил его, с любовью фантазировал, с любовью планировал, с любовью занимался отделкой и обсуждал вопросы меблировки. И дом платил ему той же любовью. Потому Млещенко, говоря о своей моральной ответственности перед Риммой, иногда проговаривался и произносил фразу, что все случилось не в «моем доме», а «в его», словно он чуял дух того, кто построил дом. То ли такие оговорки были случайны, то ли Млещенко как бы оправдывался, пытаясь подчеркнуть, что не успел еще основательно ощутить себя полновластным хозяином. Тем не менее посещения им больницы были частыми, как будто он искупал свою вину, хотя никакой вины за ним не наблюдалось. Что же касается Глеба и Ольги, они посетили Римму один раз. В этой истории их связывало лишь то, что они стали невольными свидетелями нападения и потом сопроводили в больницу. До тех пор было шапочное знакомство. Глеб знал ее погибшего мужа, но с Риммой им с Ольгой встретиться пришлось лишь где-то когда-то по случаю. Теперь и вспомнить трудно, где и когда. Придя в больницу, проведали сначала водителя Николу с раненым охранником, затем отправились к Римме. Войдя в палату к Дригорович, выложив на тумбочку фрукты для нее, Глеб придвинул стул Ольге. Сам встал сбоку. Разговор с Риммой не заладился сразу. Она немало была удивлена их посещению. Не ждала. А потому смотрела пугливыми глазами отчужденно. И вместе с тем с заметным любопытством окинула с ног до головы красивую фигуру Ольги и ее легкий наряд: сиреневый топ с кружевом, темную узкую по бедрам юбку с фалдами понизу, босоножки на высоком каблуке и украшения на шее, ушах и руках. Соседки по палате поднялись с кроватей и бочком-бочком молчком пошаркали за двери. Пухленькая замыкала шествие, с любопытством поглядывая на Ольгу и Глеба. И даже когда закрывала дверь за собой, обернулась, жадно впитывая в себя Ольгино обаяние и, по всей видимости, сожалея, что ее природа не наделила такой фигурой и подобной красотой. Как обычно бывает в таких случаях, разговор начался со стандартных фраз:
