Глава 5. Ярко
Идея была простейшая – потихоньку выкупать кабальных, привлекать гулящих, делая из них бойцов. Понятно, что не спецназ. Я и сам-то хитрым кунг-фу не обучен. Но люди здесь все резкие, к воинским занятиям (или, скорее, к разбойничьим) склонные. Вот и будут они совсем мои. Свой десяток, с которым прибыл в Илим (кроме тех казаков, кто семейные были), удалось приручить. Авось и дальше так пойдет.
Пока я размышлял, в воротах показался конный. Ага. Тот, белобрысый. В смысле Хабаров. Я поднялся с крыльца, на котором предавался планированию, и пошел навстречу.
– По добру ли, Ерофей Павлович? Дело какое?
– Добро, Онуфрий Степанович! И дело есть, и проведать хотел.
Я кивнул парню у ворот, чтобы принял коня, а сам повел гостя на солеварню. Показал колесо, чаны для варки соли, новый желоб. Ерофей важно кивал. А на колесо смотрел с живым интересом. Впрочем, ни о чём не спрашивал. То ли это была знаменитая сибирская привычка не лезть в чужие дела, то ли какая-то мысль билась у промышленника.
Пока я демонстрировал выставку народного хозяйства, вышла стряпуха и пригласила «отведать, что господь послал». Прошли в избу.
– Что сказать, – промолвил гость, когда первый голод утолили. – Дело у тебя, Кузнец, хорошо поставлено. Я потому и заглянул. Думаю, у себя тоже колесо поставить. Мне и лучше – ручей его сам крутить будет.
Я пожал плечами. Колхоз – дело добровольное. Хочешь – ставь.
– Только я еще одно дело к тебе имею.
– Что за дело? – спросил я, хотя примерно уже представлял, о чём пойдет речь.
Едва мы обжились, как здешний люд стал мне на кузню свое железное барахло привозить на починку. Платили, чем могли. Кто-то серебром, кто-то медом или свежениной, а кто-то и собольими мехами. В хозяйстве всё годилось. Порой кузня больше, чем солеварня приносила. Этим я тоже делился с казаками. Во-первых, так было правильно. Во-вторых, помогали они мне, чем могли: кто горн раздувал, кто с молотом, кто инструменты подавал. За несколько месяцев усть-кутского жития мы стали реально, не по имени, ощущать друг друга братьями, родней.
Хабаров начал разговор неторопливо:
– Тут вот как. Есть у меня пищали, старые совсем. Замки поломаны. Мне бы их подмастерить. Не подсобишь?
– А много пищалей-то?
– Изрядно. Три десятка штук. Может, чуть менее. Есть совсем старые, фитильные. Есть поновее. Но все кузнеца ждут.
– Ну, – стал прикидывать я, – работа немалая. Думаю, седмицы три делать буду. Да считай что и месяц. Это если в цене сойдемся. Сам же говорил: без выгоды только медведь живет.
– А сколько ты хочешь, Кузнец? – прищурился Хабаров.
– По полтине за штуку.
– Эк… – крякнул он. – Круто забираешь, Кузнец. Давай-ка сбавим маленько.
– А ты какую цену дашь?
– По алтыну.
– Нет, по алтыну мало. Давай два пятиалтынных.
Спорили долго. Сошлись на пятиалтынном и трех деньгах. Договорились, что Хабаровы людишки подвезут пищали.
– А ты, Ерофей, нешто воевать кого решил? – спросил я после того, как сделку закрепили чаркой.
– Есть одна мысль. Помнишь, воеводский пес Василий Данилыч по Амур-реку ходил?
– То до меня было. Но люди баяли, что местные туземцы его не приветили.
– Не приветили. Кто б пса такого цепного приветил? Только я не о том. Место там уж больно хорошо. Я народ порасспрашивал. Богато туземцы живут, и земля богатая. Хлеб родится, как на Руси, торговля знатная. Вот и думаю сходить туда, поглядеть. Может, какую выгоду поиметь получится.
– Так с Поярковым полторы сотни шли, и то его побили тамошние людишки. Тебя же как, хлебом и солью встретят?
– Нет. Потому и прошу пищали починить. Не встретят меня там ни хлебом, ни солью. Поярков сам виноват. Не сибирский человек, не видит ничего. Ну да господь ему судья. Мне про те места другие люди говорили. Вои там сильные. А если с умом подойти, можно и прибыток поискать.
– Что ж за люди?
– Да хоть дружок мой давний, Иван Алексеевич Галкин. Он туда ходил. И не он один, много народа за пояс ходили. Вот и я хочу в Якутск поехать, к новому воеводе Пушкину. Хочу отпроситься в поход.
– Так на что тебе воевода? Охочие людишки всегда найдутся.
– Не хочу я так. Я ж теперь всем домом в Сибири. Хочу там себе дом строить на своей земле.
Действительно, совсем недавно в Усть-Кут после долгого путешествия прибыла из Поморья жена Хабарова с сыном и дочкой. Дочка уже успела стать вдовой с малым ребенком. Приехал и сын Никифора, брата Хабарова, – Артемий. Теперь Ярко был не одиноким волком, а патриархом целой семьи в три поколения. Тут уже без воеводской воли двигаться трудно. Тем более осесть.
Ведь и сам Хабаров – человек совсем не простой. Ходили слухи, что именно его челобитная вместе с подношением от его брата Никифора стоила воеводе Головину места. Поговаривали о его крепкой дружбе с дьяком Сибирского приказа.
– Ну что ж, дело благое.
– А ты со мной не хотел бы пойти?
– Давай пока я тебе оружье посмотрю. Ты к воеводе съездишь, а там и опять поговорим.
На том и порешили. Гость поблагодарил за угощение и отбыл.
Я проводил его до ворот и задумался. Пока все идет по истории. Хорошо ли это? Ведь там в итоге меня ждут разгром на Корчеевской луке и смерть. Не нравится мне такая перспектива. Какая-то слишком глубокая лыжня у моего старика: никак не выходит с нее соскочить. А соскочить очень надо. Как-то нужно пройти этот квест. Я жить хочу.
Ладно, подумаю. Пока ясно, что контакт установлен, это уже хорошо. Хотя три десятка пищалей ремонтировать – дело трудное. Ничего, справимся.
Через пару дней к воротам солеварни подошли два воза. В поводу лошадь вел коренастый, невысокий и совсем молодой парень с такими же, как у Хабарова, светлыми волосами.
– Хозяева! – заорал он.
– Чего тебе? – ответил казак у ворот.
– Мне бы Онуфрия Кузнеца!
Я велел впустить юнца.
– Так где Кузнец? – опять спросил он.
– Я Кузнец, – отозвался я. – Что хотел?
– Я племянник Ерофея Павловича, – со значением произнес юнец. – Пищали привез.
– Ну, хорошо, коли так. Трофим, покажи племяннику, где у нас кузня.
Парень угрюмо зыркнул на казака и подвел своего Росинанта к небольшому строению с навесом, где я пока оборудовал кузню. Распряг коняку и собрался уже уходить.
– Погодь, паря, – окликнул я его. – Как зовут-то?
– Артемием мамка назвала.
– Что такой сердитый? Дядька где?
– Я не сердитый, а серьезный. А дядька уехал в Якутск.
