Глава 8. Гуйгударова крепость
Приказной даурской земли выводил буквы. Отписки, регулярные отчеты отправлялись им и в Якутск, и в столицу. Эти отписки и караваны с ясаком были тем, что от него ждали. До тех пор, пока эти ожидания оправдывались, пока сидел в Якутске его покровитель Дмитрий Андреевич, он мог чувствовать себя хозяином. Да и помощь нет-нет да и поступала по проложенной им дорожке.
От воеводы шли указы. Причем такие, что и выполнить их было трудно, если не просто невозможно. Господь с ними, с указами. На то и есть бумага, чтобы всё стерпеть. Есть указ – будет и отписка. Зато с воеводскими указами шли порох, свинец – это было очень нужное дело. От своих людей шли малые отряды вольных казаков, шли пашенные крестьяне, которых Хабаров уже сажал на землю возле городка Албазы.
Хабаров выводил: «Жил я, холоп государев, с служилыми и охочими волными людми на великой реке Амуре в Албазине-городе. И что у нас похожения нашего было, и о том обо всём государю было писано в отписках к тебе, Дмитрею Андреевичю, и Осипу Стефановичю».
Эх, богата земля. Очень богата. В двух городках, что захватили казаки, да по улусам, которые поблизости лежали, много добра добыто. И меха богатые; правда, не так много, как хотелось бы. Ясыри-пленники говорили, что мало мехов потому, что они уже дань богдойцам отдали. Только там много чего было кроме мехов. Тканей шелковых и камчатых было много. Богатство великое.
Хабаров всё по чести между казаками разделил. Как уговаривались, больше половины ушло в Якутск. Что-то в государеву казну, а что-то и воеводе. Но и то, что осталось, было не мало. Вон, почитай, полвойска в красных рубахах из тех тканей ходит. Было и серебро. Что в монетах богдойских, а что и в украшениях. Железа было много. Тут работы дружку Онуфрию подвалило. Из того железа воям стал он брони делать. Теперь почти все в сильных бронях. Сразу и не пробьешь.
А потом всё тяжко стало. Князцы даурские, что в этих местах правили, стали людишек своих улусных сгонять, городки жечь. Пластуны говорили, что на два дня пути никого вокруг не осталось. Хлеба становилось всё меньше. Не собирался ясак. Зато больше становилось даурских разъездов, шныряющих вдоль реки, подбирающихся всё ближе к крепости.
* * *
Да, весна выходила совсем не радостная. Пропадал или в кузне, или перед стенами на учении бойцов. О том, чтобы выспаться вдосталь, даже не мечтал. И главное, ведь никто не заставлял. Сам себе дела придумывал. Зачем? Кто ж его, в смысле меня, знает. К Гималаям дел постепенно стало добавляться отсутствие хлеба. Ну, не полное отсутствие, но меньше стало хлебушка. А вышло это так.
После поражения под Албазином дауры в прямые стычки не вступали, хотя шастали вполне активно, а при возможности обстреливали наших из луков. И то не все. С какими-то их родовичами мы и вовсе мирно жить стали. Они к нам в город ходили. Привозили зерно, мед, рыбу. Меняли на железные изделия. Больно им моя работа приглянулась.
С одним даже сдружились. Зовут Олонко или как-то так. У дауров за кузнеца идет, только не очень умелого. Поначалу у меня серпы и всякие другие хозяйственные вещи правил. Общались мы знаками, особенно первое время. А потом и он немного русских слов узнал, и я по-даурски стал немного балакать. Говорит: возьми учиться. Подумал я: почему нет? Дел у меня много. Будет помощник. Дал он клятву, что вредить ни мне, ни другим русским не будет. Стали работать вместе. Он мне всё сестру свою сватал, но как-то не срослось. И в своем мире не женился, а здесь подавно не до того.
И такие друзья у многих казаков завелись. А у кого-то и подруги: дурное дело-то нехитрое. Особенно много их завелось у Смоляного. Он по несколько дней в их улусах жил; на их языке, как на родном, говорил. Таскал к ним всякие поделки, игрушки детишкам. Возвращался часто с отрезами тканей, пьяный и довольный. Я был не против такой дружбы. Чем больше друзей, тем меньше крови, тем ближе к завершению мой квест.
Только сильно это не нравилось начальникам их, князьям. Как-то ушел после работы и ужина Олонко домой. А на следующий день не явился, и на другой не пришел. А на третий к крепости подкинули ночью куль из шкур. Наши развернули – и застыли: в том куле головы дружков наших даурских. Не всех, но многих. И мой Олонко там.
Потом все жители близлежащих селений исчезли, а сами городки и стойбища сожгли. Нет данников – нет и хлеба. И много чего нет помимо хлеба. Смоляной всё кричал, чтобы мы прямо сейчас на иродов шли. Но Хабаров запретил. Сказал, что они свое получат. И за наших друзей сочтемся, но тогда, когда час придет.
А с хлебом становилось всё хуже. Хабаров поселил уже десять семей пашенных крестьян возле Албазина. Но те только весной вспашут землю, а урожай соберут осенью. Пока же приходилось обходиться старыми запасами да тем, что изредка присылал брат Хабарова, Никифор.
Надо было двигаться дальше. Дауры еще далеко не сломлены. Даже Албазы с Лавкаем и частью своих людей успел сбежать. Сидя в крепости, много не навоюешь.
Еще в конце февраля стал Хабаров рассылать конные разъезды и пеших разведчиков-охотников в разные стороны. Картинка вырисовывалась нерадостная. Все поселения почти на два дня пути конного разъезда сожжены, люди бежали или согнаны. Как рассказали немногочисленные пленные, захваченные в одном из уцелевших городков, все силы дауров, что живут на верхнем Амуре, ушли в сильную крепость князя Гуйгудара. Там сейчас войско трех князей: самого Гуйгудара, князцев Олемза и Лото-дия, да остатки сил нашего знакомца, князя Лавкая. Пленные говорили про «тьму воинов», то есть десять тысяч. Но думаю, что реально их меньше. Максимум тысяч пять. Хотя для нашего войска в пятьсот человек оно тоже совсем не мало.
Но хочешь или не хочешь, а двигаться надо. Хабаров это понимал не хуже меня. Уже в конце апреля велел он смолить струги, ладить новые. С союзными тунгусами договорились, что они пойдут берегом. Мы же, оставив в городке крестьян и полсотни казаков, уже в первые дни лета загрузились на струги и двинулись вниз по реке. В поход вышло почти полтысячи казаков на десяти стругах. На головном корабле установили три пушки, больше у нас просто не было.
Вновь под деревянным днищем шумит амурская вода. Мимо медленно плывут заросшие соснами сопки, распадки, заливные луга. Даже не верится, что в эти мирные, полусонные земли мы несем огонь и смерть. Зачем? Не знаю. Несет по миру ветер пылинку, тянет дух земли меня через горнило или через что там духи обычно тянут.
Через пару дней пути показался городок. На крепость он походил мало, но решили пристать. Хабаров решил. Строго говоря, только время потеряли. Городок был брошен, дома частью порушены, частью сожжены. Охотники пошарили по округе. Нашли одну бабу-даурку и двух юнцов. Расспрашивал их Хабаров. Всё же я, человек XXI столетия, да еще и измученный совком и нарзаном, всех прелестей средневекового допроса постичь не могу.
Но инфа была важная. До Гуйгударовой крепости еще больше полдня пути. А в самой крепости собрались все воины четырех племен, самые сильные шаманы. И даже великий князь-шаман Лотодий. Про князя мы уже слышали, а то, что он шаман, узнали только сейчас.
