Приспособил я и татей, которые нападали на деревни и улусы. В тюрьме их держать и кормить смысла я не видел. Казнить тоже не рачительно. Словом, стали они у меня работниками ЖКХ. Заключили мы с ними ряд на пять лет. Как отработают, могут перейти в пашенные, заняться ремеслом или валить на все четыре стороны из Приамурья.
Их силами построили малый острог за Зеей, замостили площадь, торг и улицы в Благовещенске деревянными плашками. Построили они и гостиный двор, и нужные сараи на торге и в городе, чтобы не пакостили, где ни попадя. Порядок поддерживали. Пятерых для тех же нужд отправил в Албазин. Тот рос медленнее, чем Благовещенск, где было уже почти полторы тысячи жильцов со слободой. В Албазине было меньше тысячи.
Зато там вышла такая ядреная смесь: многие казаки, да и крестьяне, переженились на тунгусках и даурках. Поначалу местные к этому относились не особенно. Но позже стали к родичам переселяться, дома строить, а то и отдельные деревни. В Благовещенске такое тоже водилось, только меньше намного. С даурами и тунгусами дружили, приглашали их на праздники, веселились вместе. К ним ходили на их праздники. Но родниться пока береглись. Не все, но многие.
Вообще, женская проблема в Сибири всегда была острой. Опасная земля, не особенно охотно ехали сюда девки. Даже жена Хабарова приехала к нему из Устюга едва ли не через пятнадцать лет, как он в Сибири век вековал. И в XIX веке оно было так же.
Есть такая байка о происхождении названия станицы Бабстово недалеко от Биробиджана. Дескать, образовали переселенцы с Кубани и Дона на Амуре казачью станицу. Выделили им, как положено, земли вдоволь, лошадок, чтобы пахать, семена на посев и много еще всякого. Вот и приехал войсковой атаман, генерал Духовской, новых казаков проведать. Посмотрел на дома, на пашню, на снаряжение казачье. Доволен остался. Выстроил казаков и спрашивает:
– Всё ли ладно, казачки? Всем ли довольны?
– Да, всем мы довольны, атаман-батюшка, – отвечают станичники. – Земля добрая, лесу много, рыба сама из реки выпрыгивает. Одна у нас беда: нам бы баб сто!
Так и пошло.
Ничего, есть у меня думка. Только это на потом. Сейчас живу бы остаться. Всё-таки до моей смерти осталось три-четыре года. Богдойцы с их Ивовым палисадом, крепостями и гарнизонами никуда не делись. А за усы мы их подергали изрядно. Конечно, новые пушки сильно смещают баланс в нашу пользу, но не окончательно. Если что, просто массой богдойцы завалят. А нам нужен мир. Причем не с позиции слабых.
Я опять вспомнил про «гатлинг». Ну, не совсем «гатлинг», он всё же требует и производственной базы на уровне США 60-х годов XIX века. Но некоторый усовершенствованный вариант многоствольной картечницы был бы очень неплох. Проблема была в том, что в реальной картечнице Гатлинга использовался унитарный патрон с капсюлем. Сделать экземпляр унитарного патрона я бы смог. Но с одного патрона толку нет. Там, если всё нормально, скорострельность – двести выстрелов в минуту даже на механической тяге, другой пока нет. А наделать десятки и сотни тысяч патронов в наших мастерских просто не выйдет.
Пока я обсказал идею своим парням из КБ. Они загорелись, обещали подумать. Ведь не бог весть какая новация. Многоствольные картечницы делали уже с XV столетия. Даже среди пищалей, захваченных под Очанским острогом, были многоствольные конструкции. Но пока это дело будущего, желательно не особенно дальнего.
Сейчас же одним из самых крутых моих достижений, после пушек, конечно, было создание разведки. В основу ее и вошли мои люди в разных местах. Те, кого я оставил в свое время да подарками не обижал. Во главе разведки поставил я Смоляного. Ну, как разведки. Скорее, агентуры во враждебной среде. Таких сред у меня было три.
По степени опасности самой далекой и наименее опасной была среда придворная, московская. Во-первых, далеко это очень. Пока кто-то оттуда доберется, можно зачать, родить и еще раз зачать. Тем более за стольным градом внимательно следит Хабаров, с которым мы постоянно письмами обмениваемся. Он писал, что там началась большая война с ляхами. Значит, всем и вовсе не до нас. Оно и лучше.
Про войну я помнил. С Речью Посполитой, а особенно с ее частью, с Литвой, у России издавна были сложные отношения. Хоть и родня, а не дружная: то за земли дерутся, то за честь спорят. В Смутное время отошел к ляхам город Смоленск с землями. Отошли Чернигов и Новгород-Северский. Много земель оттяпали шведы, разорив дотла Великий Новгород. Но сейчас в Речи Посполитой нестроение. Король реформы затеял. Паны его не поддержали. А еще и казачки запорожские восстали, шведы на побережье высадились. Тут сам бог велел Смоленск попробовать назад отбить. Потому и не пришла помощь из столицы, всё на Смоленск пошло.
Мы же государю Алексею Михайловичу интересны только как источник денег и пушнины. Пушнина – тоже деньги. На нее покупают оружие, порох, наемников в полки иноземного строя. Правда, в последние годы будущие США нам подгадили. Англичане оттуда стали меха возить – цены и упали. Оттого и слали отряды на юг сибирские воеводы. Очень из Москвы хотелось к китайской торговле приобщиться, чтобы выпавшие из казны доходы восполнить. Ладно, будут им доходы. Посмотрел я на записи того времени. Ясак там со всего воеводства шел, если деньгами – меньше тысячи рублей. Правда, это то, что здесь платили. Если брать цены в Европе, то смело умножай на сто.
Вторая, более опасная среда – Якутск и Ленское воеводство. Тут всё плохо, но стабильно. Лодыженский сердится, но сделать ничего не может, только мелко гадить. Послухов у него здесь нет, отслеживаем это дело. А мелко гадить он будет, как бы я ни прогибался. Тут, главное, знать заранее, откуда пакость ждать. Вот давний кабальный, выкупленный мною, ставший доверенным лицом, мне такую инфу и подгонял. Каждый караван с ясаком, каждая ватага переселенцев привозила от него весточку. В принципе, для родовитого человека Якутск – не особенно приятное назначение. Пока там, у царского престола, чины и места делят, он сидит на краю света, причем, не при делах. Может, еще и поэтому злится Лодыженский.
Самой сложной и самой важной задачей были богдойцы. Вести с земли за рекой Бурея, что на местном языке значит «река», то есть со Среднего и Нижнего Амура, доставляли бирары, часть которых продолжала жить в верховьях Биры и Буреи. Вот с крепостью по Сунгари было хуже.
Выход подсказал даурский князь Туранчи, в очередной раз приехав в гости пожрать и попить на халяву. Оказалось, что мои дауры продолжают торговать с богдойцами, водят к ним караваны, даже отдают малую дань, ссылаясь на то, что лоча (русские) всё отобрали. Как говорят, ласковая теля двух маток сосет.
Так я же не против. Узнав от изрядно набравшегося князя эту новость, я уже его трезвой ипостаси предложил взять с собой пару специально подготовленных людей из дауров, живших в русских деревнях. В качестве агента пошел уже знакомый Ерден со своим братом. Теперь регулярно, раз в пару месяцев, у меня была свежая информация от богдойцев. У меня же не Иноземный приказ, мне нужно точно знать, что у меня поблизости происходит.
И вести оттуда совсем не радовали. В маньчжурскую крепость в подчинение Шарходы была переброшена тысяча бойцов регулярной армии маньчжуров, поступили пушки и порох, пришел отряд наемных корейских стрелков с пусть фитильными, но ружьями. Из переселенных дючеров Шархода формировал вспомогательные войска, которых тоже набралось больше трех тысяч. Старый полководец, чья карьера началась еще при принце Доргоне, без торопливости слаживал силы, строил, теперь уже в глубине территории, новый флот, до которого мне добраться было почти невозможно. Стоило ждать скорого наступления. Еще год – и всё станет серьезно.
