Когда про негостеприимных данников стало известно воеводе, написал он мне грозное письмо.
Требовал суда над разбойниками, и о том ему доложить. Кто еще тут разбойник, учинить нужно.
Я не стал выпендриваться. Написал велеречивое письмо, что суд строгий и справедливый по государеву слову устроил. Разбойники наказаны. И ведь не соврал. Кто как не разбойники по два раза дань берут? И не за защиту и торговлю, а за просто так. Правда, про это я писать не стал. Зато напомнил, что не плачено в Приамурье казакам жалование уже два года ни денежное, ни хлебное, ни пороховое. А сидим мы, сирые, голы, босы и голодны. Ну, и челом бьет приказчик земель по великой реке Амур Онуфрейко Степанов сын.
На какое-то время заткнулся воевода. Правда, жалованья не прислал. Собственно, кроме пороха, мог бы и подавиться своим жалованьем. Конечно, порох был, только уж очень быстро расходился. Приходилось его тайными путями доставлять. Но успокоился Лодыженский ненадолго.
Отправил он «для ясачного сбора» на Шилку и Амур дворянина Федора Пущина. Это было уже совсем запредельно, поскольку земли за Байкалом уже год как ведал новый воевода Афанасий Филиппович Пашков. Точнее, не новый, а переведенный царским указом из Енисейска. В Забайкалье, получив по сусалам и от бурятов, и от хамниганов, и даже от енисейского казачьего головы Петра Бекетова, отправленного Пашковым в Забайкалье, Пущин бежал на Амур. Мало того, стал здесь мне права качать. Когда ему объяснили, что вам здесь совсем даже не тут, заткнулся, был посажен на струг и отправлен восвояси.
Кстати, про Петра Ивановича Бекетова. Перед самым началом кумарского дела пришел и он. Его казаки смогли поссориться с даурским князем Гантимуром. Тот взял отряд в осаду в новом острожке на Шилке. Страдая от голода, Бекетов со товарищи всё же смог прорваться на реку и по Шилке выйти ко мне. Тут и остался.
Для меня Бекетов был сибирской легендой. Я сам возил его по освоенной части Приамурья. Енисейский казачий голова был уже немолодой, за пятьдесят лет. Он с удивлением осматривал города, крепости, пашни и уже совсем не маленькие стада, пасущиеся на заливных лугах у Амура и Зеи. Дивился одетым в кирасы и стальные шлемы казакам, обилию пушек. С изумлением наблюдал почти родственные отношения между русскими людьми и туземцами.
Словом, решил знаменитый атаман и второй человек в Енисейске дожидаться со своими людьми воеводу в Албазине. Ну, так и я не против. Есть официальный человек в Приамурье, и пусть батюшка-воевода заткнется в Якутске. Но Лодыженский затыкаться не хотел.
Теперь к нам был отправлен отряд в пятьдесят стрельцов с боярским сыном Лонщаковым во главе. При этом ни мне, ни кому из ближних людей оный Лонщаков не представлялся; где его носит, нам тоже не известно. На всякий случай наказал я даурам смотреть за переправами. Лодыженскому же написал, что ведать Амур поручено мне, а боярскому сыну со товарищи здесь делать нечего.
Сегодня мне вручили новую главу нашего эпистолярного романа с воеводой. Всё как обычно: грозил он карами, походом и разорением. Как же надоел-то. Самое забавное, что сил у воеводы-батюшки, считай, раза в два меньше, чем у меня. Да и вооружение хуже. Из опасного были доносы в Москву. Но тут уже выручали братья Хабаровы. Через них правильным людям подарками кланялись, на дьяков важных выходили.
Просил я в Сибирском приказе разрешения самому, напрямую, отправлять ясак в столицу. Конечно, совсем не потому, что ленский воевода алчный дурак. Что вы? Просто даль большая, туземцы немирные. Зачем рисковать? Ответа пока не было. Но с письмом отправил я три отреза шелковой материи.
Если учесть, что шелковая лента в те годы считалась хорошим свадебным подарком, то отрезы выходили ценой неописуемой. К ним прилагались и сто рублей серебра. Очень я надеялся, что правильные люди – во все века правильные люди, а смазка государственного механизма позволит мне повернуть его в правильную сторону.
Скажу честно, воеводу Пашкова в Забайкалье я тоже не слишком хотел. Не дай бог, начнет он свои порядки устанавливать, туземцев моих притеснять. Мне нужны новые проблемы? О Пашкове я знал в основном из «Жития протопопа Аввакума». И там он выглядел жестоким и властным самодуром. Правда, Бекетов был совсем другого мнения о бывшем енисейском воеводе. Но иди знай, где правда.
На всякий случай написал я письмо с «два раза ку» в адрес Пашкова. Дескать, ждем, рады, целую, Онуфрий. Насколько я помнил, тот не очень долго пробудет в Забайкалье. Уже в 1661 году там окажется воевода Толбузин из Тобольска. Сам же Пашков пострижется в монахи. Ничего, потерпим.
Кое-как решив ситуацию с посланниками воевод, занялся я и новым хабаром, от похода полученным. На мою, точнее на войсковую, долю выходило больше ста аршин шелка, чуть не пуд чаю, полпуда перца. Серебро же Гришка оценил в шестнадцать тысяч рублей. Начинаю чувствовать себя олигархом и государственным мужем. А что? Бойцов у меня уже тысяча человек. Поселенцев русских с туземными примаками и того больше – тысячи две. Дауров и тунгусов-эвенков, с которыми уже перероднились и перебратались, наверное, больше десяти тысяч.
Конечно, дауры – большой народ. Как мы теперь знаем, аж из восемнадцати племен или княжеств. Многие кочуют на другой стороне Амура, кто-то и рядом с Ивовым палисадом живет. Здесь, под моей рукой, пять племен. И князь Туранчи с братьями у них старший. Был и Лавкай, только весь вышел. Остатки его сил вместе с разбитыми дружинами Албазы и Гуйгудара ушли за Амур, а кто-то и в роды, которые под князем Туранчи, влился. На их месте теперь солоны и бирары живут.
Есть два города. В Благовещенске уже почти тысяча жителей. Есть торговые люди, есть мастеровые. С полтысячи живет в Албазине. Это если без слободок считать. Сам Албазин – уже совсем не даурское городище, а вполне мощная крепость. Будущему строителю этой крепости, «воровскому» атаману Никифору Черниговскому, теперь придется строить что-то другое. Если его, конечно, наши как татя не оприходуют.
Вокруг крепости деревеньки, тоже уже больше десятка. Места-то всем хватает. Вольные здесь места, и тянется народ сюда. Протоптали мы дорожку, теперь не сотрется. Наверное, не сотрется.
Вот и вчера подошла ватага человек в тридцать. Пашенные люди просили место им для поселения отвести. Пашнями у нас ведал Третьяк. Решили мы с ним, что пора людей за Зею двигать. У дальнего острога, который пока так и звали Дальним, или Бурейским, постановили ставить деревеньку. Туда людей и отправили.
Ушли люди, а двое остались. Старик, седой совсем, а с ним девка, вся платком по самый нос укутана.
– Вам чего? – спросил я.
Вроде бы всё решили. Помощь им Третьяк должен выдать положенную: семена на посев, лошадей для пахоты, всякие крестьянские приспособы, что плотники и кузнецы делают. Даже по два алтына на мужика выделяли. Главное, живите, плодитесь и размножайтесь, землю пашите. Ну, и не забывайте налоги платить. В смысле десятину отдавать.
– Тут такое дело, воевода-батюшка.
– Не воевода я, приказчик.
– Мне-то без разницы. Начальный человек – значит, воевода.
