С Климом всё было хуже. Он единственный из ближних людей был неряшлив, похож на пугало. Терпеть это становилось всё труднее: как-никак люди смотрят. Вот Тимофей с Макаром и приглядели ему вдовушку. Уговорить вдову было непросто. Женщины здесь – профессия редкая, особо ценимая. Впечатления выгодного жениха Клим не производил.
Но уговорить самого Клима оказалось еще труднее. Сама мысль, что в его доме поселится совершенно незнакомый человек, казалась ему невыносимой. Лишь после прямого приказа начальства в моем лице он подчинился, взяв слово, что жена не будет мешать ему работать. Жена, узнав о том, что ее муж, хоть и рвань подзаборная, но совсем не беден, почти не пьет и не собирается лупить ее, увидела мир в новом свете. Теперь Клим ходил чистый, аккуратно и даже богато одетый. Правда, таким он выходил из дома. А возвращался чаще иначе.
Я тоже сидел в мастерской, приходя домой только спать. Уж очень трудное и важное было дело – винтовка. Первый образец переделывали раза три. Наконец получили вполне рабочую машинку. На расстоянии в пятьсот шагов она пробивала кирасу, не особенно затрудняясь. После этого дело пошло. Уже были переделаны больше двух сотен пищалей и даже один «гатлинг», скорострельность которого достигла семисот выстрелов в минуту, когда с голубиной почтой пришла весть, что воевода Пашков отходит.
Пришлось бросить все дела и лететь в Нерчинск. Как я ни старался, но опоздал. Перед кончиной Пашков принял постриг. Хоронили его в монастыре. В монастырь ушла и его жена. Было грустно и больно, что не смог быть рядом в последний час с человеком, которого искренне уважал. Но долго терзаться было некогда.
Уже через пять дней со снаряженным караваном, успев только отправить весточку жене, я отбыл в столицу. Присылка нового старшего воеводы мне совершенно не улыбалась. Тут нужно было что-то делать. Вот я и ехал что-то делать в сопровождении полусотни казаков, Степана, набитой мошны и воза подарков. Везли мы и ясак из соболиных шкурок. Правда, не из леса, а с фермы. Но шкурки были не хуже. Везли шелк, чай, серебро.
По дороге, в Илиме, повидал старого друга, Ерофея. Тот был уже совсем седой и какой-то потухший.
Всё же я «меркантильное кю». Нет, я был от всей души рад встрече. Вез подарки, письма от казаков старому атаману. Но заехал я по вполне конкретной причине. О ней я решился говорить только в вечер перед отъездом.
– Ерофей, у меня же к тебе дело есть.
– Какое дело, Кузнец? Не виляй. Стар я уже словеса плести. Говори.
– Ты говорил, что тебя важный человек в Москве знает?
– Есть такой. – Хабаров задумался, а потом рассмеялся. – Вот ты о чём. Родион Матвеевич Стрешнев, новый судья Сибирского приказа?
– Про то, Ерофей, – отвел я глаза.
– Тоже мне красна девица. Всю жизнь друг другу помогали. Через тебя богатство моей семьи держится. Что же я, тебе в трудный час не подсоблю?
– Я даже не знаю: о чём просить?
– Тут всё просто. Он меня уже, почитай, лет тридцать знает. Я к нему весточку из Мангазеи вез от воеводы. Он мне помог из тюрьмы якутской выбраться. Я всегда благодарил, только он не всегда брал. Говорил, что наши дела полезны России, за то деньги брать грех. Думаю, могу я к нему письмо написать. Всё там про тебя расскажу. Авось уважит.
С тем и расстались.
Шли долго, перебираясь по волокам на Иртыш. В Тобольске за изрядную мзду заручились и письмом воеводы о том, какой я хороший воевода да и парень хоть куда. Дальше пришлось идти посуху, на телегах. Перевалили через Уральский хребет. Собственно, хребет этот так себе, у нас и сопки повыше будут. Потом опять на стругах, опять на телегах. А вокруг, мама родная, нищета какая. Война, которая уже десять лет тянется да всё не кончится, из страны все соки вытягивает.
Только к исходу третьего месяца добрались до Москвы. Но поехали не к Кремлю, где располагался Сибирский приказ, а свернули к Остоженке. Потом еще раз свернули и оказались перед большим домом за крепким забором. Дом тот по моему поручению еще три года назад купил Степан. Теперь здесь располагался весь отряд. В этот день мы никуда не поехали. Просто отдыхали, приходили в себя после долгого пути.
Утром, нагрузив на телеги ясак, взяв подарки дьякам и судье, под охраной десятка казаков в блестящих кирасах двинулись в Кремль. Стрельцы на входе принялись изображать большое начальство. Хотелось двинуть им пару раз, но сдержался. Достал серебряную монету. Сработало отлично.
В приказе довольно быстро решив все служебные дела, стал проситься к боярину с челобитной. Просил передать, что привез я не только ясак, но и письмо от Хабарова и тобольского воеводы.
На мое удивление, довольно быстро меня позвали в небольшую светелку, где за столом сидел уже немолодой боярин с суровым выражением лица. С таким лицом хорошо преподавать начальную военную подготовку или заниматься военно-патриотическим воспитанием. Вот каков Родион Матвеевич Стрешнев, ближний человек царей московских.
Стрешнев долго осматривал меня. Не знаю, что именно он отыскивал. Да, большой я. Тут претензии не ко мне, а к родителям. Наконец заговорил.
– Значит, Афанасий преставился. Земля ему пухом. О тебе я слышал, Онуфрий Степанов сын. Много слышал. Больше слышал хорошего. Ты и ясак шлешь точно в упрек иным. Сказывали, дважды богдойцев разбил, данью обложил.
– То ложно говорят, батюшка. Я только малого князца северного разбил. А само царство богдойское огромное. Мне с таким не справиться.
– Про то ведаю. И хорошо, что честен ты. Только много на тебя и доносов идет. Что дерзок ты не по чину, что хитер. Так это?
– Что сказать, батюшка. Коли чувствую, что кривда творится, не могу молчать. Хочу сдержаться, а не всегда выходит.
Глава приказа одобрительно посмотрел на меня. Типа молодец, я сам такой.
А я продолжал:
– Говорят, что хитер. То правда. А как быть, коли враг намного сильнее тебя? Силой не выходит. Так мы, казаки, хитростью того врага побеждаем. На реке Амур людишки под государевой рукой разные. Друг дружку не любят. А мне оно не надо. Вот я их хитростью-то в мире и держу. И богдойцев туда не пускаю. Иначе трудно будет. Много крови.
– Ишь ты! – почти весело проговорил мой начальник. – Верно говоришь. И говоришь как по писаному. Дружок твой, Ерофейка, пишет, что лучшего воеводы не найти. А сам как считаешь?
– Про то, лучший я или нет, батюшка, не мне судить. Стараюсь делать честно всё, что поручено. Пока сил хватает, так и буду служить.
– Ладно говоришь. Смотрю, и ясак привез немалый. А сможешь в том году вполовину больше привезти?
– Постараюсь, батюшка. Костьми лягу! – почти навзрыд ответил я.
Про себя посчитал. Так, в этот раз привез товару и всяких ништяков тысяч на семь. Десятку осилим. Мужик, ты только дай мне зеленый свет. А там мы уже разберемся.
Стрешнев опять долго смотрел на меня, словно что-то решал. Наконец произнес:
