– Не очень. Немного знаю.
– Что ж раньше-то не сказал? И дружки твои не говорили.
– Так оно как-то само получилось, дядька. Не знаю я, откуда. Раньше и не было.
Я решил не выпячивать свои умения. Иди знай, смогу ли я работать без своих инструментов, станков.
– И то ладно. Спасибо тебе за всех. А что кузнечное ремесло вдруг вспомнил – дело доброе. Как до Илимского острога доберемся, всё оружие неисправное посмотри. Может, что и починишь.
Рассветал новый день, начиналась новая жизнь. Похоже, что старая сошла на нет. Ну, мы еще и в этой повоюем. Хорошо бы узнать, откуда я, кто я. Хотя время терпит. Гордый собой, я отправился к своим товарищам, которые уже поднимали союзников, чтобы ехать дальше. Над высокими деревьями вставало солнце. Солнце моего нового пути. Каким он выйдет? Для чего он? Пока не скажу. Но он будет обязательно.
Глава 3. Илимский острог
До Илимского острога больше приключений не было. Сам острог, хотя и видел я его реконструкцию в сети, впечатления не произвел. Он протянулся вдоль небольшой реки Илима шагов на сто – сто двадцать. Сейчас там водохранилище, а в те давние годы был торг. На том торге мирные туземцы с мехами, медом, мясом, рыбой сходились с русскими купцами и приказчиками с товарами из Руси: главным образом оружием, скобяными изделиями, инструментами. Везли на торг хлебушек и соль, которые русские промысловые люди охотно меняли за пушнину.
Когда-то знаменитый енисейский атаман Иван Галкин по пути к Лене поставил здесь острожек. Постепенно вокруг него торг и сложился. И местные торговали, и из Енисейска, а позже и из Якутска, ставшего столицей воеводства, приезжали торговать. Прибывали даже монголы и бухарцы. Правда, нечасто.
А где торг, там и люди селятся. В остроге живут приказчик с ближниками, поверстанные казаки и целовальники, чтобы подать собирать за въезд и выезд, за торговлю, за постой, за всё на свете. Там же склады, где хранится ясак от местных народов, которые русскому царю шерть дали – присягнули на верность. Ясак тот по Лене отправляли в Якутск или в Енисейск. Откуда он уже шел в Москву, в Сибирский приказ.
Сам же острог был не особенно сильным. Башни мощные. Две проезжие, с воротами. Одна – в сторону Енисея, другая – в сторону Лены. Стоят раскаты, а на них пара пушек. А вот стены слабоваты: не из клетей, не двойные, забитые землей, чтобы ни стрела, ни ядро не пробило, а палисадом из стволов деревьев, прибитых к врытым в землю столбам. Стволы, конечно, крепкие, но настоящую осаду не выдержат. Галкин-то ставил острог не для обороны, а чтобы зиму перезимовать да летом немирные народы на Лене покорять. С Галкиным шел и Ерофей Хабаров со своими людьми. Они хоть и не поверстанные были, а вооружены не хуже. Всё-таки богатый был дядька.
Всё это я знал еще по диплому и диссеру. Не то чтобы особенно глубоко, но что-то помнил. Вот теперь и сравнивал прочитанное и увиденное, пока наш небольшой караван втягивался в острог через проезжую башню.
Внутри острога казаки остались распрягать лошадей, разбирать телеги. Я вместе со всеми разбирал мешки, какие-то кули. Трофима с его простреленным плечом от всех хозяйственных дел освободили. Ему еще хорошо если месяц до здоровья. Пока же он остался лежать в телеге под присмотром жены десятника, суровой бабы, способной не только коня остановить на скаку, но и врачевать. На местном, конечно, уровне.
Сам же десятник отправился к приказчику (так называли начальство пониже воеводы – того, кто приказывает). Вернулся он нескоро и изрядно навеселе. Хитро подмигнул казакам.
– Слушай меня, братцы! – гаркнул он. – Вон в той избе нам дадут житное и оружное жалованье. Приказчик, Демьян Тимофеевич, жалует. Пока здесь поживем, в свободных избах. А строиться будем в слободе. Понятно сказано?
Казаки загудели в том смысле, что понятно. Я тоже погудел в унисон. Не в моем положении выпендриваться: помню далеко не всё. Точнее, не помню-то я ничего. Скорее, не всё еще здесь понимаю.
Десятник с Кузьмой, который, как оказалось, был его племянником, получили пять изрядных мешков с зерном и мешочки с порохом, кремень для замков, свинец для пуль. Как мне помнилось, полагались еще деньги. Но денег нам не дали. То ли неправильно я помнил, то ли приказчик решил, что ему деньги нужнее. Но все промолчали. Я тоже не стал бочку катить: тут стоит присмотреться, обжиться, понять, что к чему.
За пару месяцев обжились. Дома себе построили, благо леса завались. Вместе валили деревья, очищали их от веток и сучьев. Особое искусство – потом делать венцы. Честно скажем, у меня получалось не особенно. Хуже только у Трофима: он второй рукой еще не очень владел. Макар, с которым мы вроде бы выросли вместе, порой изумленно поглядывал на мой очередной косяк, но ничего не говорил. Я тоже не стал объясняться. Потом вместе складывали срубы, делали крышу.
Кстати, сдружились. Парни оказались классные. Вроде бы и «под погонами», а вроде бы и вольница разбойничья. Где-то посередине. Меня это сильно удивляло: взять то, что плохо лежит или некому защитить – святое дело, но не государеву казну. Тут всё серьезно. За нее и бой принять можно, и жизнью рискнуть. Собственно, работа наша и состояла в том, чтобы ездить по стоянкам местных людей, ясак собирать, а потом весь его в Якутск возить.
Особое искусство – складывать печи. Сделать избу по-черному – штука несложная: в центре выкладывают очаг, на крыше делают пазухи, чтобы дым хоть как-то вытягивало. Топи и живи в свое удовольствие. Многие, между прочим, так и жили, но наш десятник, дядька Николай, нашел печника. Договорился, что платить будем не деньгами, а отработаем. Отработали. Всё лучше, чем деньгой, которой почти не было.
Да, забыл сказать. Узнал, что я не просто Онуфрий, а Онуфрий Степанов сын. Поскольку же прозвище Кузнец прилипло ко мне намертво, то, скорее всего, вселился я в сподвижника Ерофея Хабарова (помню, был такой персонаж в истории Приамурья). Не совсем по моему профилю, но рядом. Узнал я и то, что год сейчас 7155-й от сотворения мира. То есть 1647-й в привычном мне исчислении.
Прикольно. Получается, что я свою жизнь знаю почти до самой смерти. И жизни той остается совсем немного, если я ничего не путаю. Плохо только то, что, как и положено историку-самоучке, знаю я ее в самых общих чертах. Правда, в общих чертах жить жизнь не выходит: конкретная она штука. Здесь надо не только земли открывать-завоевывать, а есть, пить и где-то жить.
Потому пока я не строил планов на будущее, а просто обживал свое настоящее. На то, чтобы подумать, как эту жизнь лучше выстроить, просто не оставалось времени. Может, я и есть тот джокер Приамурья? Посмотрим. Пока же обжиться нужно. А там… вдруг и всплывет возможность обратно вернуться. Или хоть что-то понять. В любом варианте погибать я не собираюсь.
Хоть плотник я был не очень, но с помощью всего общества сколотил и себе пятистенок. Вполне себе комфортное жилье по нынешним годам. Даже с печью. Печь и делит дом на кухонную зону и спальную. Чем-то напоминает студию. В богатых домах делали светелки, горницы, пристройки в башенках. Для такого жилья я пока рожей не вышел (впрочем, как и большая часть моих друзей). Спал на лежанке на печи или на лавке, когда лень было на лежанку лезть. Накрывался медвежьей шкурой. Точнее, просто заворачивался в нее. Так она сразу была и матрасом с простыней, и одеялом.
