Усевшись перед телевизором рядом с родителями, я пытаюсь не вздыхать, слушая, как мать все говорит и говорит, делясь каждой мыслью, причем некоторые из них даже имеют отношение к сериалу, который мы смотрим. А отец, как всегда, молчит. Он так и не пришел в себя после потери «Аптек Вайнштейна». Я всегда считала, что проблема в том, что в названии бизнеса фигурировала его фамилия. Когда он увидел снятие вывесок, это было для него все равно что наблюдать, как его тело расчленяют и продают за гроши.
Сегодня он позволяет себе одно замечание, и оно относится к актрисе, играющей Одру:
– Весьма недурна.
Мама воспринимает это как ужасное оскорбление.
– О, значит, теперь тебе нравятся блондинки. Какая интересная смена вкуса.
Мне необходимо выбраться из этого дома.
Февраль 1966 года
Мэдди положила голову на клетчатую ткань, дивясь тому, что собирается сделать. Это казалось таким сомнительным – и даже опасным. Но Ферди хотел, чтобы она сделала это. Правда, прямо он этого не говорил, только намекнул. Собственно, он вообще ничего не сказал, а просто попытался пальцами расчесать ее волосы, но не смог из-за лака, который был необходим, чтобы курчавая, пышная и довольно длинная шевелюра выглядела пристойно.
– Я знаю одну женщину… – начал он.
– Полагаю, ты знаешь немало женщин, – поддразнила его она. Кто знает, быть может, у Ферди даже есть жена. А, не все ли равно? Как бы то ни было, они все равно не могут никуда пойти вдвоем, и встречаться им можно только в ее квартире, ведь она еще не развелась, да и – в общем, это просто была бы плохая идея, поскольку мир таков, какой он есть, а Балтимор есть Балтимор.
– Женщина, которая умеет делать всякие штуки с волосами, – сказал он. – И занимается этим на дому. Она сделает это дешево.
– Сделает что?
– Распрямит утюгом. – Ферди сказал это с характерным местным выговором. Он был балтиморцем в четвертом поколении, так что его корни были глубже, чем у Мэдди. Семья Плэтт переселилась сюда из Южной Каролины после Гражданской войны, и благодаря выигранному в начале пятидесятых годов иску Ферди смог закончить престижный балтиморский политех. Надо было быть очень хорошим учеником, чтобы тебя приняли в эту государственную старшую школу для мальчиков, имеющих склонность к инженерным наукам, однако Ферди не распространялся о том, почему после ее окончания он решил поступить на службу в полицейский департамент. По мнению Мэдди, он произносил слова с выговором, вообще характерным для балтиморцев из рабочей среды, и когда звонил ей в самом начале на телефон, который, по его выражению, был нужен им обоим, она всякий раз думала, что это какой-то незнакомый белый мужчина. Хотя к моменту переезда на угол Маллберри и Катидрал он уже перестал быть чужаком.
Он явился в ее квартиру на Джист-авеню через два дня после «ограбления». Этим делом занимались двое детективов, сказавшие Мэдди, что проверят ломбарды, но не стоит многого ожидать. Зная, что никакого ограбления не было и искать кольцо в ломбардах бесполезно, она выбросила эту историю из головы и потому удивилась – и немного испугалась, – когда к ней вдруг зашел Ферди Плэтт.
– Просто решил проверить, как вы, – сказал он, и ей показалось, что она слышит в его словах иронию и скрытый смысл. Остановились ли его всевидящие глаза на африканской фиалке, когда он оглядывал ее квартиру? Может, это расизм заставляет ее думать, что полицейский-негр подозревает ее, хотя она нисколько не волнуется относительно белых детективов, которые занимаются этим делом официально?
И тут он уставился на нее, по-настоящему уставился – а она-то уже и забыла, какими бывают подобные мужские взгляды.
– Хочу проверить ту задвижную дверь.
– Ту, которая в спальне? – На последнем слове ее голос сорвался на писк.
– Ту, через которую вошел грабитель.
– Ну да, ту, которая в спальне.
– Ну да.
Она провела его туда, но они так и не дошли до задвижной двери. Едва переступили порог, он обвил руками ее талию, повернул к себе и принялся целовать. Какую-то ее часть такая наглость задела, но тело тут же заставило этот отголосок миссис Милтон Шварц замолчать. Тогда, в аптеке, она с ним флиртовала, этого нельзя отрицать, и, хотя в то время флирт был своего рода инерцией, сейчас она была рада тому, что он ее раскусил. Прежде она такого не чувствовала – ну, нельзя сказать, что с Милтоном подобного не бывало, но ведь они были уже давно женаты.
Он даже не стал раздевать ее и не разделся сам, просто толкнул на кровать и задрал юбку так, что та почти закрыла лицо. Вероятно, не обрезан, забеспокоилась миссис Милтон Шварц, но Мэдди было все равно. А как насчет беременности?
Он все сделает как надо, сказала она себе прежней.
Она стонала, издавала звуки, которых прежде за собой не замечала. Мэдди всегда получала удовольствие от секса с Милтоном, но сейчас, с Ферди, ей пришло в голову, что, возможно, дело просто в том, что она любит секс.
Единственное, что беспокоило по-настоящему, – мысль о том, что это, возможно, не повторится, что он хотел только один раз.
– Нам это было необходимо, – сказал он, закончив. Поцеловал ее, взял с тумбочки бумажный носовой платок, вытерся сам и вытер простыню. – В следующий раз все будет медленно и красиво. Но после нашей встречи я не мог думать ни о чем другом.
Даже в нынешнем угаре Мэдди решила, что он солгал. Слишком собран, слишком целеустремлен, чтобы забыться, отдавшись мечтам. Но в такой лести нет ничего дурного. Как же ей этого не хватало. Правда, бывало, что муж, напившись, прижимал ее к стенке на какой-нибудь вечеринке и клялся, что без ума от нее, но Мэдди всегда с хорошо отрепетированным юморком уклонялась от этих сентиментальных и малообещающих объятий.
Сейчас все не так, совершенно не так.
– В следующий раз… – начала она, не зная, что именно она сейчас скажет. Что следующего раза не будет? Что она ждет его с нетерпением?
– Не беспокойся, – сказал он. – Мне некуда спешить.
Позднее, лежа под одеялом, они, удовлетворенные, изучали обнаженные тела друг друга. Оказалось, что он все-таки обрезан…
– Это сделал врач-еврей, – заметил он, почувствовав, что ее рука задержалась там. Самым большим сюрпризом его длинного спортивного тела был большой выступающий пупок. Его же, похоже, более всего интересовали ее груди и волосы. Хотелось спросить, стала ли она первой белой женщиной, с которой у него был секс, но она решила, что спрашивать подобное грубо. Лучше уж в третий раз заняться любовью.
Он предложил ей распрямить волосы лишь через несколько недель, после того как она переехала, и их отношения устоялись, превратились в систему. Звонил ей и спрашивал, свободна ли она, и для него она всегда бывала свободна. Приходил с китайской едой или пиццей, и в конце концов они ели все холодным, часто в кровати, запивая пенным пивом. Он любил «Баллантайн эль», и она всегда держала его в холодильнике и пила его вместе с ним, хотя самой ей больше нравилось вино или вермут.
