Признаюсь также, что у меня есть система выбраковки писем. Я отдаю предпочтение машинописным перед написанными от руки, мужской почерк предпочитаю женскому, никаких печатных букв и никаких жалоб от заключенных. Плевать, даже если есть фотографии, доказывающие, что копы сфабриковали их дела. Моя работа состоит в том, чтобы добиваться хорошего функционирования светофоров и выяснять, почему универмаг «Хатцлерз» не принимает обратно перчатки из овчины, хотя на них есть этикетки. (В конечном итоге магазин согласился принять без возврата денег, но с возможностью купить другой товар, из которого стоимость перчаток исключат. Думаю, в «Хатцлерз» сочли, что эти перчатки были украдены, и, возможно, так и было. Но в задачи главы «Службы помощи» не входит выносить моральные суждения.)
Итак, я отдаю сортировку почты новенькой, и она справляется хорошо, пожалуй, даже слишком. Быстро вникает в суть, понимает, каким должен быть хороший вопрос и как отличать вопросы-пустышки. Делает телефонные звонки, прежде чем показывать письма мне, и добивается ответов. Она создает целый новый вид работы – легкие проблемы, которые не стоят упоминания в моей колонке, но которые можно решить звонком. Поначалу мне это не нравится, но потом решаю – почему бы и нет? Я же все равно пишу колонку, и популярной ее делает именно мой стиль. Мой стиль и тот факт, что в газетах это один из двух разделов, которые действительно пытаются помогать людям. Второй такой раздел – некрологи. В редакции я никогда такого не скажу, но люди правы, когда говорят, что по большей части газеты отдают предпочтение не хорошим новостям, а плохим. Потому что газеты продаются именно благодаря плохим новостям. Нет и не может быть «Газеты Счастливой долины».
Она пышет амбициями и честолюбием. «Откуда ты взялась? – хочется мне спросить ее. – Разве у тебя, такой красотки, нет мужа? Боб Бауэр пытается залезть тебе под юбку? Насколько мне известно, ты была бы не первой. Мистер Семьянин, профессиональный Хороший Парень. В нашем деле не бывает хороших парней, но скоро ты и сама это узнаешь».
Начинаю посылать ее в ресторан, чтобы она приносила мне обед.
Июнь 1966 года
– Ну что, мастерица сенсаций, давайте проверим, смогли ли вы набрать форму.
Над Мэдди навис Кэлвин Уикс, заместитель заведующего отделом городских новостей, держа в руке лист бумаги, не предвещающий ничего хорошего. Хотя она проработала в газете всего две недели, Мэдди уже знала легенду о Кэлвине Уиксе и его «черных бобах», которые он обычно засовывает репортерам в гнезда для корреспонденции перед самым концом смены. Он печатал эти свои послания, используя копирку, и первый экземпляр оставлял себе, отдавая репортеру второй. Возможно, из-за нечеткости букв и возникло название «черные бобы», но точно никто этого не знал. Кэлвин Уикс проработал на своей нынешней должности почти двадцать лет, и девятнадцать из них он раздавал свои «бобы».
– Он смог так долго продержаться на своем месте не без причины, – сказал Мэдди Боб Бауэр. – Вам известен принцип Питера
[65]. А тут «правило Кэла», газетная версия клятвы Гиппократа. Прежде всего – не навреди. Поэтому-то его и поставили работать с трех до одиннадцати. Если громкая новость поступает поздно, ею занимается редактор ночных новостей. А если это происходит днем, то начальники находятся на месте. Так что Уикс не более чем регулировщик дорожного движения, направляющий редакционный цикл.
Было три часа тридцать минут. Рабочий день Мэдди заканчивался в пять, и этого предлога ей было бы достаточно, чтобы не совать голову в петлю, которую приготовил Кэл.
– Я ухожу в пять.
– Уверен, что Дон не станет возражать, если позаимствую вас.
Мистер Хит кивнул с видом хозяина, на время одалживающего своего слугу. Есть ли у него полномочия делать это? Кто ее настоящий босс? Наверное, надо бы выяснить.
– Сегодня намечается небольшая вечеринка, – продолжил Кэл. – При обычном раскладе мы бы отправили туда только фотографа. Но поскольку в последнее время негры взбудоражены, большой босс подумал, что это хороший случай проявить добрую волю, показать, что мы пишем не только о негритянских беспорядках и уличных грабежах.
Он отдал ей листок бумаги, черный боб, излагая его содержание, пока она просматривала его.
– Вайолет Уилсон Уайт отмечает двадцать девятую годовщину поступления на службу в полиции. Разве не интересно? Первым копом-негром была женщина. Вот в полицейском управлении и устроили в честь нее вечеринку. Поезжайте туда, подберите несколько высказываний – как она начинала свою службу, какой заслуженный сотрудник, и вся эта брюква – и сдайте восемь дюймов текста. Завтра мы дадим его на внутреннем развороте.
И вся эта брюква – так Кэл говорил вместо и все такое прочее. В этом случае тоже никто понятия не имел, откуда он это взял. Он напоминал Мэдди одного актера, которого она видела в Пейнтерз-Милл на постановке мюзикла «Король и я», актера весьма посредственного, который, однако, был чрезвычайно доволен собой и с важным видом расхаживал по сцене в том пыльном театре-шапито. На сцену он прошел по проходу мимо кресла Мэдди, одетый в развевающийся плащ, хотя Мэдди полагала, что члены сиамской королевской семьи не носили западных плащей. Подол плаща хлопнул ее по уголку глаза, и хотя это было не больно, от неожиданности она вскрикнула. Актер обернулся, улыбаясь, как будто он преподнес подарок, затем продолжил шествовать на сцену, где принялся гробить стихи Роджерса и Хаммерштейна, неразборчиво бормоча их, как это делал Марлон Брандо в фильме «Трамвай «Желание».
Она попробовала еще раз.
– Я ухожу в пять.
– Тогда вам лучше отправиться туда прямо сейчас.
Она поняла – во всяком случае, была почти уверена, что поняла. Сообщение для печати было сделано поздно, но кто-то из начальства требовал, чтобы газета дала соответствующий материал, и Кэл взял под козырек. В этом году в американских городах то и дело вспыхивали негритянские волнения, но Балтимора это пока не коснулось. И этот «шанс проявить себя» достался Мэдди, поскольку Кэл полагал, что она либо чересчур робка, чтобы потребовать оплатить ей сверхурочные, либо так сильно жаждет увидеть свое имя в подзаголовке, что откажется от своего права на такую оплату.
И он был прав.
Она пешком дошла до полицейского управления и предъявила свое удостоверение сотрудника «Стар».
– Это не пресс-карта, – сказали ей.
– Да, я знаю, – ответила она, хотя на самом деле ей это было неизвестно. – Но я там работаю. Меня отправили сюда, потому что мистер Диллер занят.
Однако Диллер, репортер уголовной хроники, находился в зале. Почему требуемую заметку не может написать он сам? Мэдди знала почему – об этом ей поведал все тот же Боб Бауэр. Диллер ничего не мог написать. Он всего лишь сообщал факты по телефону, после чего их обрабатывали таким образом, чтобы это можно было опубликовать. Работа для начинающих, и большинство репортеров старались как можно быстрее покинуть отдел уголовной хроники, поскольку желали сами писать слова заметок, в подзаголовках которых стояли их имена. Диллер же не хотел переходить на другую работу. Он мог бы сообщить по телефону факты, касающиеся той или иной негритянки, если бы эта негритянка была мертва – мог бы даже во сне. Но написать статью, в которой не говорилось бы о преступлении, – это было выше его сил.
