– Если на этот сюжет никто не обращает внимания, то нельзя будет сказать, что я его умыкнула.
– Вы как ребенок, которого застукали, когда он засунул руку в банку с печеньем, и который пытается отвертеться. – Но она видела, что ее упорство забавляет его. Мистер Бауэр был ею немного увлечен. Что ж, это хорошо. Мэдди привыкла к таким вещам. Мужчины увлекались ею всегда. Надо только не давать этому перерасти в нечто серьезное, такое, что привело бы к уязвленной гордости, задетым чувствам.
– Значит, вы считаете, что существует какой-то сюжет, который проглядят, если им не займетесь вы?
– Да, речь идет о той девушке – той женщине – в озере.
Он покачал головой.
– В этом нет ничего интересного.
– Почему?
– Ей было двадцать с чем-то, она не заботилась о своих детях и искала развлечений. И даже не была замужем за отцами детей. Двинула на свидание с каким-то незнакомцем, что-то пошло не так, и он ее убил. И что?
– Знаете, если бы завтра меня нашли мертвой в моей квартире, кто-то мог бы сказать примерно то же самое и обо мне. – На самом деле Мэдди так не считала, но, по ее мнению, это был хороший аргумент. – Я женщина, которая оставила своего мужа, и сын не желает жить со мной. Поэтому-то я и не захотела говорить с вами в тот день. Ведь тогда вам пришлось бы написать и об этом, и это поставило бы Сета, моего сына, в неловкое положение.
Боб Бауэр опрокинул бутылку с кетчупом. Мэдди хотела взять бутылку у него, но ее опередила официантка. Похоже, она хорошо знала газетчика и даже отпустила шутку по поводу его заказа.
– Почему вы так стараетесь стать журналисткой, Мэдди? Большинство женщин в нашей профессии начинают карьеру, когда они молоды или же выходят замуж за журналистов. И, на мой взгляд, большая их часть – это бой-бабы.
– Мир меняется, – ответила она.
– И? Боюсь, не в лучшую сторону.
– А как насчет Маргарет Берк-Уайт? – Даже сама Мэдди понимала, что она хватается за соломинку. Зачем она упомянула женщину-фотографа? Каких вообще можно было бы назвать известных журналисток?
– Это исключение, подтверждающее правило. Исключения будут всегда. Вы считаете себя исключительной?
Она положила в рот немного салата с тунцом и прожевала его более тщательно, чем было необходимо.
– Вообще-то да. И на самом деле я хотела сказать – как насчет Марты Геллхорн?
[73]
– Тогда вы, возможно, и впрямь сможете что-то выжать из этой темы. Знаете что, завтра в обеденный перерыв я представлю вас Джону Диллеру, и он объяснит вам кое-какие азы. Например, как получить полицейский отчет.
– Я немного пообщалась с ним на днях в управлении, но, по-моему, в редакции не видела его ни разу.
– И, скорее всего, никогда не увидите. Свою информацию он сообщает по телефону, чтобы ее обработали и привели в удобоваримый вид. Он не смог бы написать даже записку своей матери или список покупок без литературного обработчика на другом конце телефонной линии. За глаза другие журналисты называют его Легавый Диллер и говорят, что он больше коп, чем репортер. Скажем ему, что это что-то вроде… тренировочного полета. Тогда он не станет нервничать, что какая-то женщина, о которой он ничего не слышал, звонит полицейским, которых он считает исключительно своей епархией. Как я уже говорил, Диллер больше коп, чем репортер. Ему известно все, что происходит в Полицейском департаменте.
Нет, не все, подумала Мэдди и покраснела.
Официантка
Они разговаривают о Клео. Мистер Би и женщина, которая обедает с ним. Я едва не наклонилась и не сказала «Я ее знала», но такие вещи нервируют клиентов, поскольку напоминают им, что официантка, которая их обслуживает, не глухонемая. И тогда плакали чаевые.
Я удивляюсь, когда женщина, пришедшая с мистером Би, оплачивает счет, и еще больше, когда оставляет хорошие чаевые. Нет, не хочу сказать, что все женщины скупятся, но эта выглядит так, будто ей никогда не приходилось много работать, а именно от этого и зависит размер чаевых. Хуже всего в этом плане адвокаты, они страсть какие сквалыги. Впрочем, домохозяйки, которые вообще никогда не работали, тоже бывают скупердяйками.
Может быть, она хочет произвести впечатление на мистера Би? Тот обедает у меня уже более десяти лет. Помню его более молодым и стройным. Он говорит, что пытается похудеть, а потом берет и заказывает ветчину со специями. Я знаю его достаточно хорошо, чтобы игриво хлопнуть по руке, когда он тянется к чьей-то картошке фри.
Но эта женщина, конечно же, не заказывает картошку фри.
С какой стати женщине оплачивать счет мистера Би? Он как-то сказал мне, что должен всегда платить за себя сам. Что, если я когда-нибудь увижу его с кем-то, кого не знаю, счет надо отдать ему. Но этой женщине он не мешает платить за их обед. Как странно. Она явно не его пассия, потому что тогда он наверняка заплатил бы сам. К тому же он женат. Говорит, что счастливо, но я совсем не уверена, что слово счастливо может быть употреблено по отношению к какой-либо из частей жизни мистера Би, кроме разве что работы в газете. Ему нравится работа, и он не хочет возвращаться домой. Знаю это, потому что иногда он приходит перед самым закрытием и очень медленно выпивает чашку кофе, покуда я подсчитываю чаевые, болтает со мной о том городе, где он вырос, здорово похожем на мой родной город в Западной Виргинии.
Но это не мое дело. Мое дело – подавать еду, и делать это быстро, пока она не остыла.
Я работаю официанткой с тринадцати; правда, ноги у меня длинные, и я тогда могла сойти за шестнадцатилетнюю. Родители переехали в Балтимор во время войны, чтобы устроиться на авиационный завод, где платили хорошие деньги. Но из этого ничего не вышло, у них вообще все шло наперекосяк. Они пили, развелись, а потом сошлись снова, что было даже хуже, чем их пьянство и развод. Мне надо было куда-нибудь податься из дома, хотя мне было всего тринадцать, и я устроилась в заведение под названием «У Стейси». Потом перешла в местечко, которое называлось «У Вернера», а теперь работаю в «Новом Орлеане». Тут длинный зал, приходится долго топать, неся еду, так что официантки у нас не задерживаются. Я перевидала много молодых девчонок, которые увольнялись, потому что не могли справиться. Потому что все на рысях, плавно двигаться не умели. Но я знаю, как покрывать максимальные расстояния, делая минимальное количество шагов.
Правда, в юности мне тоже не хватало ума. Оказалось, что иметь на руках наличные в конце дня – это не так уж хорошо, когда ты девчонка-подросток и за тобой некому присмотреть. У меня была пара плохих лет, когда я чуть не пошла по стопам мамаши. Собственно, в общем и целом, так со всеми женщинами. Ты либо становишься такой же, как твоя мать, либо нет. Конечно, любая скажет, что не хочет становиться такой, как мать, но это глупо. Для многих женщин становиться такими же значит просто-напросто брать на себя ответственность и вести себя, как полагается взрослым людям. Я слышу, как молодые девушки болтают за кофе и жалуются на матерей, на их мнения, на устанавливаемые ими порядки. Но я на стороне матерей. Особенно в наши дни, когда молодые начинают вести себя так странно, одеваться так странно и слушать все более и более сумасшедшую музыку.
