Ира живет одна, если не считать кота. Впрочем, она еще не в том отчаявшемся женском возрасте, когда этих дармоедов признают за членов семьи. Она уходит на работу в восемь утра и возвращается вечером, в начале седьмого. Кажется, она бухгалтер, я не очень интересовался. Это не имеет значения.
На пятом этаже есть площадка для входа на чердак, куда жильцы почти не заходят. При желании я мог бы ночевать прямо там, не замеченный никем, но не рискую, хотя в моем рюкзаке есть все, что нужно, даже спальный мешок.
В восемнадцать ноль-одну пиликает домофон и до меня доносятся звонкие шаги Иры. Я научился распознавать их, скучая в прохладе подъезда. Она пришла рано, и я смутно припоминаю, что сегодня, кажется, пятница.
Вслушиваюсь, как Ира гремит ключами в почтовом ящике. До ее этажа три пролета. Ира шуршит газетным спамом, раздраженно вздыхает и возобновляет неторопливое цоканье по ступеням. Я выравниваю дыхание, начинаю медленный спуск, ловя ее ритм. Шагаю так, чтобы она меня слышала, на четвертом этаже прикладываю к уху ладонь. Говорю громко, но не резко, с улыбкой. Ира должна слышать, но не должна бояться.
– Валентина Петровна, я вас прекрасно понимаю, но и вы меня поймите, этот договор уже две недели на рассмотрении! Да… Да… Ну а кому сейчас легко?!
Мы пересекаемся, когда Ира вставляет ключ в замочную скважину. Под мышкой у нее зажаты газеты и благоухающий апельсинами бумажный пакет. Ира бросает на меня слегка заинтересованный взгляд, но желание поскорее оказаться дома, предвкушение двух полноценных выходных, наполненных приятным ничегонеделанием, управляет ее руками. Да и на что там смотреть – немолодой, небритый, некрасивый. Одно сплошное большое «НЕ».
– Хорошо-хорошо, пусть будет так… Давайте договоримся, чтобы в понедельник…
Дверь распахивается, когда я прохожу за спиной Иры. Она не видит, что в руке моей вовсе не телефон – плоский стальной кастет. Удар без замаха, короткий тычок в затылок, ближе к уху. Словно в танце, бережно подхватываю обмякшее тело. Не хочу, чтобы она поранилась. Ира как будто ничего не весит. Похоже, сидит на каких-то диетах. Не мешкая затаскиваю ее в квартиру, попутно зафутболивая рассыпанные апельсины и газеты.
Полумрак прихожей желтеет от солнца, льющегося сквозь кухню. Белый кот, выбежавший встречать хозяйку, завидев меня, недоуменно мяукает. Недоверчиво нюхает апельсин. Чихает. Кошки – паскудные, равнодушные твари. Собака, даже самая трусливая, хотя бы облаяла непрошеного гостя.
В квартире совмещенный санузел. На дне акриловой ванны Ира выглядит какой-то совсем уж маленькой, словно птичка. В рюкзаке есть скотч и складной нож. Тщательно заматываю ей руки и ноги. Приподняв волосы, делаю два оборота вокруг головы, заклеивая рот. Пальцы нащупывают шишку от кастета: налитая, твердая, но не опасная. Я умею бить сильно, но аккуратно. С людьми никогда нельзя полагаться на одни лишь угрозы. Даже с ножом у горла жертва может закричать чисто инстинктивно. Проще сперва вырубить, а уже потом договариваться о режиме тишины.
Возвращаюсь в прихожую, собираю давленые апельсины. От сочного цитрусового аромата во рту скапливается слюна. Воровато выглядываю в коридор – так и есть, пропустил пару апельсинов. Несу все в кухню, ссыпаю на обеденный стол, бегло осматриваюсь. Не то. Слишком мало места. Случись что, это может сыграть против меня. А что-то случится – я уверен. Сегодня что-то обязательно случится.
Гостиная, она же спальня, лишь немногим лучше – уродливая советская «стенка», вытертый ковер под ногами, старенький телевизор на подставке с колесиками. Вместо кровати – разобранная тахта. Из относительно нового только компьютерный стол да приличный ноутбук. Впервые задумываюсь, что квартира, похоже, съемная. Тесновато, да, но все же лучше, чем в кухне.
Ира по-прежнему без сознания. Переношу ее на пол, втискиваю между унитазом и стиральной машинкой. Кафель холодный, я чувствую это даже сквозь носки. Подкладываю под девушку толстый махровый халат. Ее телефон пиликает входящими сообщениями. Бегло проглядываю. Ничего опасного, обычный треп, стандартные пятничные предложения «затусить». Даже если ответа не будет, никто не обеспокоится. Вымотанная на работе Ира рухнула отсыпаться. Или ушла на свидание. Или просто не хочет сейчас разговаривать. В самую последнюю очередь ее подруги подумают, что Ира связана скотчем, а рядом с ней раздевается незнакомец, тринадцать лет назад в схожей ситуации потерявший жену.
Снятую одежду я аккуратно складываю в пластиковый пакет. Забираюсь под душ, обжигающе-горячий, парящий. Остервенело тру кожу мочалкой. Никакого мыла или шампуня. Я уничтожаю свой запах, ни к чему заменять его новым, искусственным. Переключаю душ на холодную воду и с полминуты, пока зубы не начинают клацать от холода, наслаждаюсь кристальной ясностью разума. В какой-то момент чувствую на себе чужой взгляд: Ира пришла в себя. Мне неуютно, но не оставлять же ее одну в комнате. Даже хорошо зафиксированное тело иногда способно на чудеса. Я знаю, я научен. Вопреки ледяному душу я заливаюсь краской стыда. Все-таки хорошо, что я взял свежие трусы. Расхаживать перед Ирой голышом было бы как-то… совсем неправильно.
После душа старательно обнюхиваю себя. Пахнет водой. То есть ничем. И это именно то, чего я добивался. Ира старается вжаться как можно глубже, втиснуться в стену, просочиться в соседнюю квартиру. Она задушенно мычит и отчаянно брыкается, когда я за ноги вытаскиваю ее из ненадежного убежища и несу в гостиную. Странно, но впервые за долгие годы я ощущаю жизнь. Засада, охота ли взбодрила меня или ощущение близкой развязки?
Я не разговариваю с Ирой, не пытаюсь ее успокоить. Что мне сказать? Я не причиню тебе вреда? Уже причинил, шишка на затылке не даст соврать. Все будет хорошо? Это неправда. Никогда не бывает, чтобы хорошо было все. А в этом деле все кончится плохо с вероятностью девяносто процентов. Хотя, пожалуй, даже девяносто пять. Десять процентов на благополучный исход? Не слишком ли я оптимистичен? Но даже эти крохотные пять процентов заставляют меня думать, что все не зря. Сказать же я должен только одно, но так, чтобы Ира поняла: у нее есть единственный шанс выкрутиться и другого не будет. Я наклонюсь к ней и самым убедительным тоном, на который только способен, скажу:
– Ира, в полночь к тебе придет Чудовище…
* * *
В снах и воспоминаниях Ольга похожа на недоделанного андроида из фантастических фильмов. Тело, проработанное до мельчайших деталей: созвездие родинок над ключицей, темные ареолы вокруг сосков, чуть отросшие светлые волоски на лобке, характерный шрам от противооспенной прививки на левом плече. При желании я даже могу вспомнить цвет маникюра. А вот с лицом – беда.
В обрамлении каштановых волос я вижу болванку, заготовку настоящего человеческого лица. Цвет глаз? О чем вы?! Я не помню даже их разрез. Гладкие, затянутые кожей впадины – вот во что время превратило глаза, которые я боготворил, которые целовал, в которые смотрел, забывая обо всем на свете. Нос, скулы, форма губ… был ее рот маленьким и аккуратным или чувственно-большим? Все, что выше шеи, больше напоминает застывший пластик. Но вряд ли глаза были зелеными. Я бы запомнил.
