Я надвигаюсь. Но не чувствую огня, поддерживающего меня все эти годы. Вот я уже на расстоянии рывка. Мозг посылает импульс мышцам ног. Но я медлю. Почему-то медлю.
А Чудовище начинает говорить.
* * *
А ведь я подцепил его в Турции, в нашу первую супружескую поездку за границу. Сейчас это кажется очевидным, но по зрелом размышлении я понимаю: увязать неудачный дайвинг со смертью жены и последующим кошмаром не сумел бы и Шерлок Холмс. Тогда я чуть не утонул. Прозрачное, искажающее перспективу облако колыхнулось перед маской, и яркий солнечный день канул в темную бездну. Я очнулся на прогулочном судне, в окружении бледных от страха инструкторов. Помнится, Ольга закатила грандиозный скандал, требуя вернуть деньги. Вот ведь какие некрасивые мелочи вспоминаются. Я об этом и думать забыл… деньги, кстати, вернули.
Я смотрю на свои руки, словно вижу их впервые. Мне кажется, что я чувствую Чудовище, вольготно располагающееся внутри меня, но это, конечно, психосоматическое. Симбионт умеет быть незаметным. Только так его вид и способен выжить: выбрать редкого, уникального носителя и таиться в нем как можно дольше. Растворить собственное «я». Питаться редкими циклами, три-четыре раза в год. Беречь разум носителя от потрясений – все-таки способ добывания нужных для поддержания жизни симбионта элементов не каждому придется по душе.
Сырая печень похожа… не знаю, наверное, таковы на вкус черви. Скользкая и какая-то земляная. Я нарезаю ее, все еще хранящую тепло, и кладу на язык, кусок за куском. Мертвая девушка смотрит на меня стеклянными глазами. Кажется, удивления во взгляде Ирины больше, чем боли. Так мне хочется думать, по крайней мере.
Да, месть – это блюдо, которое лучше всего подавать холодным. Но даже холодное блюдо можно передержать. Я совершенно не помню лицо жены. Только отдельные детали, сложить которые вместе не получается, как ни старайся. Годы плясок на грани безумия сделали эту женщину чужой для меня. Постаревший и опустившийся коп не придет поплакать над ее надгробием.
А вот бессмертие – это уже интересно.
Может быть, даже пора вновь обрести имя? Зовите меня Ишмаил…
Неосознанно, на рефлексах, бросаю крохотный кусок печени трущемуся о ноги коту. Вот ведь дрянь! Пожирает жадно, с урчанием.
Черно-белая лента моего кинофильма внезапно обретает цвет. Возможно, прямо сейчас где-то в засиженном мухами отделении полиции набирается опыта молодой амбициозный опер. Поймает ли он Убийцу Зеленоглазых Блондинок? Ох, жизнь словно предлагает мне посмотреть этот блокбастер на огромном стереоэкране!
Свет!
Камера!
Мотор!
Кот в мешке
Витенька никогда не был белоручкой. Случалось и родословные подделывать, и конкурентов на выставках травить, и беспородных дворняг продавать втридорога. За без малого двадцать лет в кошачьем бизнесе грешков накопилось немало. Но на крайние меры шел Витенька редко и неохотно. Так что украсть котяру решился не сразу.
В том, что придется именно красть, сомнений не было. Даром что ни разу хозяев рядом не видел и ошейника нет, однако для бездомного зверь выглядел слишком уж опрятно. Рыжая шерсть отливает медью, глазища сверкают, бока лоснятся. Морда холеная, барская. Ни шрамов, ни проплешин, здоровый, полный сил молодой экземпляр.
Котяра.
По-другому назвать – язык не поворачивался. Рыжий не был умильным котофеем, драным кошаком или, упаси боже, подушечным котиком. Не был он и обычным, среднестатистическим котом. Мэйнкун, огромный даже по меркам породы, с мощными лапами, широченной грудной клеткой, львиной гривой и характерными кисточками на ушах, мог именоваться только котярой.
Витенька заметил его в начале ноября, когда парк, по-осеннему мрачный, земляной, укрыло первым снегом. Оранжевым всполохом на белоснежной простыне, котяра появлялся под вечер, в сгущающихся сумерках, откуда-то со стороны площади Ленина. Бесшумно стекал по склону, неторопливо, по-хозяйски трусил до Лососинки. Возле речки, там, где пенсионеры и декретные мамаши кормят уток, котяра делал первую остановку. Долго нюхал воздух, иногда по-собачьи припадая к земле, но к этому времени утки уже устраивались на ночевку в другом месте. Котяра с видимым сожалением совсем по-человечески тряс широколобой башкой и, перейдя через мостик, крался среди облетевших кустов, вдоль забора бывшего Онежского тракторного завода.
Всегда один. Всегда по субботам, в одно и то же время. Даже когда температура упала до минус десяти, котяра, словно ответственный часовой, обходил границы своих охотничьих владений. И к Новому году, когда сорвалась сделка по продаже годовалого сфинкса и вместо праздничного стола замаячила перспектива заедать бой курантов «Роллтоном», у Витеньки созрел план.
Преследуя котяру, Витенька старался себя не проявлять. Благоразумно оставался на своем берегу так и не замерзшей Лососинки. Прогулочным шагом измерял дорожку из утрамбованного мелкого отсева. Через весь парк, вдоль забора стадиона «Юность» до скейт-площадки, всякий раз краем глаза улавливая стелющийся по мокрому снегу огонек. Не доходя до арки автомобильного моста, накрывающего речку, котяра обычно просачивался сквозь ржавые прутья и исчезал в направлении пустующего здания из красного кирпича. Шел охотиться на крыс, облюбовавших бывшее конструкторское бюро. Но не в этот раз. Нет, не в этот.
Котяра застыл, так и не пройдя за ограду. Сумерки густели, парковые фонари не добивали до противоположного берега, но Витенька в деталях представлял, как наклоняется рыжая голова, пружинятся готовые к прыжку лапы. Как подрагивают украшенные рысьими кисточками уши, уловившие хлопанье птичьих крыльев.
Не дожидаясь кровавой развязки, Витенька бросился к арочному проходу под мостом. Пыхтя и оскальзываясь, вскарабкался по насыпи. Держась за бок, отдуваясь, проклиная свою физическую форму, пересек мост и колобком скатился уже на другой берег. Только для того, чтобы убедиться, что в спешке не было никакой необходимости.
Примитивная ловушка с противовесом сработала как по учебнику. Сетка болталась в полутора метрах от земли, туго обхватывая рыжий меховой шар, зубами и всеми четырьмя лапами вцепившийся в мертвого голубя. В таком положении, с широко распахнутыми глазищами и одиноким пером на носу, котяра выглядел так комично, что Витенька захихикал.
Однако, прежде чем перекладывать добычу в мешок, благоразумно надел толстые рукавицы. Лапки несчастного голубя, заблаговременно примотанные к ветке скотчем, на этой самой ветке и остались. Силы и злобы у котяры оказалось в избытке.
На похищение Витенька пошел не от хорошей жизни. Обыватель, читая объявления о продаже котят, хмыкнет недоверчиво, мол, ну да, как же! Шотландцы – по пять-восемь тысяч, британцы – двенадцать (какой-то имперский шовинизм, но рынок есть рынок). Бенгальского за двадцать пять тысяч рублей? Легко! А лаперма за тридцаточку не желаете? Кошатники эти лопатой бабки гребут! Но где обывателю вникать в тонкости?
Разведение породистых кошек – дело непростое, муторное и далеко не всегда такое прибыльное, как может показаться со стороны. Эффект выжившего в полный рост: на каждого успешного заводчика приходится тысяча прогоревших простофиль, решивших по-быстрому срубить деньжат. Ведь кошки – это «не только ценный мех», но еще и выставки, родословные, содержание, уход, ветеринары, лекарства. А уж жрут хвостатые бестии как прорвы!
