Похоже, сегодня ничто не смогло бы испортить ему настроение. Даже когда криворукий Лапин едва не обварил ему яйца горячим кофе, Радаев не заорал, не заматюгался, а лишь хмыкнул язвительно:
– Хреново выглядишь. Не выспался?
Лапин, вытирая пролитый кофе с коробки передач, вздрогнул. Будь у него еще один стакан, пролил бы и его. Напарник помолчал, будто раздумывая, стоит ли делиться переживаниями с таким человеком, как Радаев. Вздохнул протяжно:
– В точечку. Вроде ложусь рано, не просыпаюсь, а утром… ай, сука, сам видишь! Будто реально вторую ночь по этому дереву круги наматывал?
Радаев напрягся, но постарался не подать вида. Может, послышалось?
– Чего? По какому дереву?
– Даааа… блин… – замялся Лапин. – Шут его знает, если честно. Вторую ночь подряд снится. Здоровое такое, ни конца ни края не видать. По ветке, как по дороге идешь. Ну, говорю же, сон! Во сне всякая хрень бывает.
У него вырвался смешок. По тоненькой нотке истерики Радаев уловил, что напарник скорее убеждает сам себя.
– Ну и чего ты там на этом… дереве? Яблоки собираешь?
– Ой, слышь, в жопу иди, а?
– Ладно, ладно! Не ерепенься. В натуре интересно. Че, в самом деле две ночи подряд один и тот же сон? – Он улыбнулся и даже пошутил, для разрядки: – Это вообще законно?
– Вторую ночь, – буркнул Лапин.
– И как?
Напарник долго молчал, и Радаев уже было решил, что тот обиделся всерьез, как тот вдруг тихо сказал:
– Страшно.
Помолчали. Лапин – словно собираясь с духом. Радаев – чтобы не вспугнуть.
– Понимаешь, там вроде красиво, цветы там и всякая такая муйня, ну, лианы, знаешь… Мне кажется, я даже запах чую. Красиво, серьезно. Когда впервые увидел, аж дыхание перехватило. А потом… сука, не знаю, как это описать. Вот… ты ж смотрел какой-нибудь там «Нэшнл географик» или «В мире животных»?
– Ну.
– Баранки гну, епть. Короче, вот смотришь ты передачу, и там тоже красиво. А диктор в это время говорит, что если ты в реальных джунглях будешь вот так хлеборезкой щелкать, то долго не протянешь. Потому что за каждым красивым кустом сидит сраный тигр!
– Какие, на хрен, тигры на деревьях? – усмехнулся Радаев.
Не сдержался. Он-то знал, какие. Зеленоперые, с шестиметровым размахом крыльев. Лапин зыркнул на него недобро и отвернулся к окну. Начал накрапывать дождик, и Радаев замечтался, представляя, какие, должно быть, радуги украшают Древо после дождя. Искоса поглядывая на Лапина, он усмехался про себя. Ох, знать бы напарнику, что его персональный тигр гораздо ближе, чем он думает! Поделом полудурку.
Он почти задремал, убаюканный теплыми мыслями и дробью дождя по крыше, когда Лапин повернулся. На лице напарника читалась нешуточная борьба – сказать или не сказать. Наконец Лапин вздохнул и с опаской выдавил:
– Тут вот еще что… Ты только не подумай чего, вообще без всяких задних мыслей. Там это… короче…
– Хорош сиськи мять.
– В общем, оба раза там твою Жасмин видел…
Он еще что-то рассказывал про соседние ветки, ведущие к странному наросту на неохватном стволе, напоминающему жутковатый то ли замок, то ли храм, клялся, что ничего такого во сне не представлял и вообще мог обознаться, но Радаев его едва слышал. Он вдруг вспомнил, как вчера, перед сном, целуя его в свежевыбритую щеку, дочка шепнула: «Добрых снов! Увидимся на деревце», – и ясно понял, что спать отныне не будет. Никогда.
* * *
Дверь в сарай открывается с протяжным скрипом. Это вместо звонка, Радаев специально не смазывает петли. Прозрачная лапша толстых полиэтиленовых штор колышется, когда он выходит из мясницкой. Как-то, насмотревшись криминальных фильмов, он соорудил себе личный кабинет по образу и подобию – здесь Радаев самолично режет барашков на шашлык, а иногда, очень редко, чрезмерно зарвавшихся двуногих.
В «предбаннике», кряхтя и пиная дверь на мощном доводчике, возится Лапин. В руках два больших пакета из «Ленты». Радаев смотрит на торчащую из пакета палку копченой колбасы и чувствует тошноту. А еще отвращение к несырому, обработанному мясу. Голода не чувствует вовсе. Он проводит рукой по лицу – щетина мерзко шуршит по коже – и идет придерживать дверь. Лапин, благодарно кивая, пристраивает пакеты на верстаке.
– Обожди!
Он снова ныряет на улицу и возвращается с двадцатилитровой канистрой бензина. Радаев недоверчиво смотрит на зеленый металлический бок, вслушивается в вязкое бульканье.
– Это еще зачем? Обсохнуть боишься?
Лапин пожимает плечами, дескать, мало ли, пригодится. На напарника старается не смотреть. В льющемся с потолка холодном свете лицо его напоминает маску Фантомаса из старых французских комедий. Такое же синее и безжизненное. Радаев смотрит на него и думает, что выглядит не лучше. Шутка ли, четвертые сутки без сна?
– Ты, сука, издеваешься, что ли?
У Радаева нет сил, чтобы злиться на кого-то, кроме упрямого лоха. Виноватые глаза напарника снуют по стенам, по верстакам и шкафчикам. В те краткие мгновения, когда взгляды их пересекаются, Радаев видит в нем трусливую надежду – а вдруг?! Опрокинутая пинком канистра недовольно булькает.
– Чтоб я этого говна тут не видел, понял?
Послушный Лапин угрюмо кивает. И все же, возвращаясь в мясницкую, Радаев спиной чувствует, как он, стараясь не шуметь, прячет канистру между верстаками. Словно взаправду верит, что Радаев сделает то, что просит – велит? приказывает? – лох.
В мясницкой висит густой аромат боли. Боль пахнет кровью, потом и экскрементами. Голое тело лоха – словно учебное пособие юного инквизитора. Распухшие, лишенные ногтей отростки, растущие из кистей, ничем не напоминают пальцы. Скорее перекормленных пиявок. В них совсем не осталось углов. На левой руке явный некомплект, три из пяти. Под волосами не видно, но одного уха также не хватает. На его месте рубец, шов, наскоро схваченный раскаленным ножом. На первый взгляд кажется, что на лохе живого места не осталось, но Радаев знает, что это не так. До предела еще далеко. Эта гнида сломается раньше, чем у Радаева кончатся аргументы.
За спиной раздается приглушенный глотающий звук. Прижимая ладонь к губам, побледнев еще сильнее, Лапин корчится у двери. Радаев грозит ему кулаком.
– На улицу, мать твою! На улице рыгай!
Напарник выставляет перед собой ладонь. Я в норме, говорит он, хотя норма отныне понятие крайне размытое. «Вот малахольный, – отрешенно думает Радаев. – Раз десять уже заходил, а все блевануть норовит». Он собирает волосы лоха в горсть. Странно, вроде и ушей поубавилось, и зубов, но голова с каждым разом все тяжелее и тяжелее. Или это руки отекли? Радаев с сомнением смотрит на свою ладонь, вертит ею и наконец легонько похлопывает лоха по щеке. Тот, словно только того и ждал, что-то бессильно бормочет.
